Так прошли для меня десять лет, предшествовавшие «культурной революции». Я был «образованным элементом», вознамерившимся перевоспитаться, которого ни на минуту не оставлял страх, который не имел собственного мнения, послушно выполнял чужие указания и с трудом продвигался по топкому пути, держа курс на маячивший далеко впереди красный свет, падая в грязь на каждом шагу, с усилием выкарабкиваясь из нее, на пределе моральных и физических сил продолжая стремиться вперед и сознавая, что топчусь на одном месте. Но как бы я ни силился «изучать и внедрять», мне не удавалось избавиться от «золотого обруча», стягивавшего мою голову. На протяжении десяти лет я вот так то шел, то полз, то шел, то полз… И тут грянула «великая культурная революция», на меня навесили ярлык «буржуазного реакционного авторитета в науке» и сделали объектом проверки.

Однако я не сразу попал в «коровник». Публицист, наверное, опередил меня в этом. Я еще заседал на созванной тогда конференции писателей стран Азии и Африки, в качестве заместителя главы китайской делегации устраивал для гостей приемы в Пекине, Ханькоу и Шанхае, в то время как многие знакомые мне люди уже лишились свободы, терпели побои и издевательства, а после того, как была опубликована редакционная статья «Убрать с дороги нечисть!», их всех сразу окрестили «нечистью». Я потерял связь с публицистом, и хотя мы жили в одном городе, у меня не было возможности узнать о том, что с ним происходит. Когда конференция писателей закончила свою работу и зарубежные гости разъехались, я тоже стал «узником».

Началась жизнь на положении «нечисти», продолжавшаяся десять лет. Меня больше не мучил страх, поскольку меня уже «вытащили из норы», конфисковали имущество, лишили свободы, я больше не считал, что мне «повезло». Меня причислили к «черным королям» и к «смертельным врагам диктатуры пролетариата», я осознал всю тяжесть своих проступков и невозможность исцеления, но не хотел погибнуть; в тот период, длившийся два-три года, я был готов терпеть любые оскорбления, выносить любые трудности, какое-то время я даже считал, что страдание приносит очищение, что хорошим поведением можно добиться снисхождения к себе. За короткое время у меня оборвались связи со всеми друзьями, лишь во время мучительных допросов, которые учиняли мне цзаофани, приезжавшие из разных концов страны для «согласования», удавалось выловить хоть какие-то сведения о том, что происходит с моими близкими, так что волей-неволей мне пришлось забыть о них, я был обречен на полное одиночество. При встрече на улице никто из знакомых даже не осмеливался поздороваться со мной.

Я знал, что публицист находится в Шанхае, что его положение намного лучше моего, и меня радовало, что хоть кому-то удалось спастись, что не все погибли. Потом меня направили в «школу кадров», где я пробыл два с половиной года. Курс занятий в этой школе состоял из труда, учебы, критики и борьбы. После его окончания мне надлежало вернуться в свое учреждение, и на этом этап критики и борьбы, можно считать, для меня закончился. Самое первое время после возвращения я в индивидуальном порядке занимался самообразованием, потом участвовал в учебе «революционных масс», еще позднее был переведен в другое учреждение, и все это время на мне был невидимый ярлык, поскольку тогда была установка «разрешать антагонистические противоречия методами разрешения противоречий внутри народа», это тоже было своего рода «заклинанием, стягивающим обруч», и мне казалось, что меня крепко придавили ногой, чтобы я никогда не смог подняться. Я работал в одной из издательских организаций, где помимо политучебы, проводившейся два раза в неделю, еще нужно было время от времени присутствовать на собраниях и слушать доклады, и это дало мне возможность встретиться с публицистом. Он к этому времени был уже реабилитирован, работал в каком-то издательстве. И вот однажды он увидел меня среди присутствовавших на собрании, подошел поздороваться и предложил после его окончания вместе пройтись. К нам присоединился еще один приятель, и мы втроем зашли закусить в «Хунфанцзы». Мы тепло беседовали, правда, лишь изредка можно было услышать наш смех. Я, естественно, не забывал, что на мне невидимый ярлык, а он хотя и являлся депутатом Всекитайского собрания народных представителей четвертого созыва, все еще не был свободен от «заклинания, стягивающего обруч». Но по тем временам даже для того, чтобы пригласить меня вместе отобедать в ресторане, требовалось немалое мужество. В его характере почти ничего не изменилось, разве что он стал несколько сдержаннее. Я ощутил с его стороны прежнее дружеское расположение, которое дважды подвергалось испытанию огнем, но не сгорело. При всей неблагоприятности обстановки мы упомянули имена двух наших общих друзей — Цзинь Чжунхуа и Чэнь Туншэна, — скончавшихся в начале «культурной революции». Один повесился, другой, как говорили, нашел смерть у духовки газовой плиты. Я так и не знаю до сих пор, что заставило их уйти из жизни, но мы все время помним о них.

За все десять лет это был, пожалуй, наш единственный разговор. Был еще случай, когда я опять увидел его на собрании. Сидя на сцене и читая свою речь по бумажке, он говорил о том, как в 1957 году получил через кого-то указание выступить с самокритикой и в результате «избежал опасности», то есть говорил все то же, что и раньше, и все с теми же нотами признательности в голосе. Это происходило, когда только что свергли «четверку», я все еще носил невидимый ярлык, но даже мне было уже ясно, что десятилетнему господству подобных лжеистин приходит конец. Некоторые близкие друзья беспокоились, торопили меня, советовали писать во все инстанции, чтобы поскорее избавиться от ярлыка, я же считал, что лучше ничего не предпринимать, и спокойно выжидал. Прошло еще два или три месяца, и двери моего кабинета и спальни, остававшиеся закрытыми и опечатанными в течение целых десяти лет, наконец распахнулись. А еще через некоторое время редактор отдела литературы и искусства из газеты «Вэньхуйбао» обратился ко мне с просьбой написать статью. Я был с ним близко знаком, но только после его неоднократных просьб отдал ему свой очерк «Письмо». Так закончилось мое десятилетнее молчание.

И снова я вместе с публицистом присутствовал на сессиях Всекитайского собрания народных представителей, участвовал в работе разных, больших и малых, форумов, до того самого вечера, когда я у себя дома сломал левую ногу…

О том, что было со мной потом, я писал в своих заметках, составивших цикл «Во время болезни». Что же касается публициста, то раза два-три он тоже попадал в больницу, а кроме того, я постоянно встречал его имя в газетной хронике, видел его лицо на мерцающем экране, он был человеком, которого непременно включали в состав президиума на разного рода форумах и собраниях и часто приглашали выступить с речью или высказать свое мнение. Все это было в порядке вещей. Снова начала выходить его вечерняя газета, которую десять с лишним лет назад цзаофани смешали с грязью. И я снова читал его очерки, разящие как кинжал. А потом, может быть из-за того, что со здоровьем у него было неважно, он стал меньше писать, а может быть просто потому, что мне не часто доводилось просматривать вечерние газеты, я не читал его очерков, и мне начало казаться, что мы постепенно отдаляемся друг от друга. Я всегда считал, что очень жалко тратить время на сидение в президиуме, и мне очень захотелось поговорить с ним, посоветовать ему больше писать, больше делиться собственными мыслями.

И вот тут-то приятель прислал мне его очерк «„Культурная революция“ все еще терзает людей», можно представить, как я обрадовался. Оказывается, публицист продолжает пользоваться своим оружием. Даже заседая в президиумах, он не позволяет себе расслабиться и зорко следит за всем, что происходит вокруг него.

Я прочел его статью, в которой он приводит мои слова, и убедился, что между нами есть нечто общее, а именно унаследованное от десятилетия «культурной революции» кошмарное видение, как «люди пожирают людей». Мы оба считаем, что «культурная революция» все еще терзает людей, и это далеко не шутка. В конце октября прошлого года, когда я во второй раз лег в больницу, мне особенно часто снились кошмары, причем самые жуткие. Я тогда действительно боялся, как бы подобные сны не стали явью, и поэтому придерживаюсь точки зрения, что нужно больше писать об этих кошмарах, и писать не только о слезах, но и о крови, поскольку слишком много крови и слез было пролито нами в те годы. Я снова и снова напоминаю людям, что нельзя забывать уроков «культурной революции», только потому, что меня не оставляет беспокойство, как бы цзаофани не появились вторично.