Выдался хмурый зимний день, когда члены обкома партии собрались на пленум. Почти все собравшиеся были в курсе предстоящих событий. Навострили уши, напрягли память и те, кто к судьбе Дзамболата был равнодушен. Она ни с какой стороны не затрагивала их. Но эти люди тоже стали смотреть на дела Первого в другом свете, под новым углом зрения, полярно противоположным вчерашнему. В глазах некоторых вдруг белый мел стал черным дегтем. Не упустить бы возможности нанести на облик… бывшего, с сегодняшнего дня уже — бывшего Первого секретаря обкома несколько штрихов, тем самым нажив себе соответствующий капиталец на будущее.

Ну а тем, кто долгие годы работал с Дзамболатом бок о бок, и карты в руки — кому, если не им, известны все хоженые и нехоженые тропы Дзамболата, промахи в живом творческом деле партийного руководителя (творчество очень даже легко назвать вытворением). Недостатки Дзамболата теперь уже не есть продолжение его достоинств — хвост рыбы не при чем, раз голова гнилая.

…На пленум был приглашен и заведующий отделом газеты, Мурат, старший брат Асламбега. И до этого раза три он принимал участие в работе пленума. Запомнил, кто как из руководящего состава держится, их манеру выступать. Сегодня вся обстановка была совершенно иной. Не слышно шуток, оживленных бесед уединившихся групп. Каждый старается держаться особняком, чтобы еще и еще раз мысленно, наедине с собой взвесить тяжесть удара, который с фатальной неизбежностью через несколько минут обрушится на Дзамболата… Редкое исключение составляли те, кто прохаживался по широкому фойе с важностью триумфаторов.

На глаза Мурату попалась долговязая фигура заведующего сектором обкома. Крючковатый нос хищника-стервятника, низко заросший лоб, большие выпученные глаза, волосы подстрижены ежиком. Мурат познакомился с ним год назад в одном из районов во время уборочной страды. Мурату вспомнилось, как этот, точно заведенный, повторял на собрании перед колхозничками: «Меня уполномочил сам Дзамболат… Сам Дзамболат наказал передать вам… Сам Дзамболат следит за ходом уборки…. Сам Дзамболат… Сам… Сам…»

Подошел и торжествующе громогласно сообщил!

— Сегодня рогатиной медведя завалим, медведя!

Мурат не оправдал его надежды, не разделил его радости. Посмотрел уничтожающе в глаза, круто повернулся и столкнулся лоб в лоб с одним из секретарей обкома, своим односельчанином Александром. Тот выглядел как в воду опущенный, безучастный ко всему. Молча пожал руку Мурату и с поникшей головой проследовал дальше.

Мурат огляделся. Бексолтан оживленно разговаривал с незнакомыми товарищами. Увидев Мурата, поманил к себе, весело справился:

— Как поживаешь, друг мой? — И обернулся к остальным. — На ниве журналистики вместе трое суток шагали, трое суток не спали ради нескольких строчек в газете.

— Живу. Дышу, — сказал Мурат.

— Тогда дыши глубже. И заточи перо: сейчас оно тебе особенно приводится…

Всех позвали в зал заседаний. С докладом выступил второй секретарь обкома. В основном, как говорят спортивные комментаторы, игра шла в одни ворота — гол за голом пропускал Дзамболат. При других обстоятельствах доклад бы назвали однобоким, пристрастным, предубежденным. Но сегодня, наверное, нужен был именно такой: виноват мак, что и черен, и вкусен; виновата редька, хоть бела, но горька. Главный упор докладчик делал на недостатки, допущенные исключительно по вине Первого. Мурат узнал и о таких негативных сторонах жизни и деятельности Дзамболата, о возможности которых он и не подозревал (может быть, потому, что их просто не существовало? Или хорошо, со знанием дела были замаскированы).

«Развалено сельское хозяйство. Урожаи — кот наплакал, в общественном животноводстве — полнейший хаос. Идеологическая работа — хуже некуда. И окружал себя родственниками, доверив им посты, устроив их на теплые места; покровительствовал неугодным партии лицам; поддерживал никудышных руководителей. Пригрел под крылышком хапуг и разгильдяев». Назывались и имена. Мурату первый раз приходилось видеть, чтобы такие вещи говорились в лицо человеку, занимавшему столь высокий пост. Он был поражен. Но его еще больше удивляла простая мысль: «Если все обстояло именно так, то… То где же вы все были раньше? Или свое правдолюбие откладывали на этот случай?».

Мурат вспомнил, как его самого разделали под орех из-за статьи, в которой он подверг резкой критике работу одного председателя колхоза. Дело дошло до обкома. Обвиняли в подрыве авторитета руководящих кадров. А тут…

Один за другим выступающие поднимались на трибуну. Члены бюро обкома, министры, секретари райкомов, директора промышленных предприятий, одна доярка, слесарь, председатели колхозов…

Слово предоставили кандидату сельскохозяйственных наук Тепсарико. Мурат вскинул голову: Тепсарико был одним из ближайших товарищей Дзамболата, другом юности. Как хромец с помощью клюки поднимается по ступенькам лестницы, так и Тепсарико преодолевал крутизну карьеры, повиснув на плечах Дзамболата. Но собой ни одно место не украсил…

Мурат не верил своим ушам:

— Дзамболат руководил республикой вслепую, на ощупь. Игнорировал завоевания передовой советской сельскохозяйственной науки. Вы только посмотрите на состояние дел в колхозах! Полный развал! А где собака зарыта? Причина одна: наука была на положении пасынка, — Тепсарико чеканил каждое слово, для вескости усыпав свою речь специальной терминологией. — Были преданы забвению заветы Мичурина, рекомендации академика Лысенко, требования передовой советской агротехники, система травополья…

«Ни упряжных быков, ни стальных коней, ни денег… Наука? Ей же база нужна! Невежда, что ты-то смыслишь в науке? Всего десять лет прошло со дня окончания самой разрушительной войны, а ты несешь несусветную чушь, — Дзамболату оставалось вот так, мысленно, поругивать всех и этого… Брута. — В других республиках же не завиднее нашего. Ясно ведь сказано в постановлениях Пленумов ЦК…»

— Где ты был раньше? А, наука? — кто-то крикнул с места.

— Там же, где и ты! — парировал Тепсарико, и раздались смешки. Тепсарико с чувством исполненного долга спустился в зал.

Его место занял мужчина неопределенного возраста — то ли лет сорок ему, то ли все шестьдесят; Мурат знал его: тот был членом бюро обкома партии, но года три назад его вывели из состава членов бюро, сняли с должности, вручив ключи от другого кабинета с парадным входом. Он взял с места в карьер:

— Дзамболат не умел работать с кадрами…

— Правильно! — с издевкой поддержали из рядов за спиной Мурата. — Правильно! Не будь так, быть бы тебе водовозом!

Но тот оказался непробиваемым, из породы тех, кому плевок в глаза — божья роса. Дрожащим от благородного негодования голосом продолжал:

— И я попал под его горячую, не ведающую разбору руку. Здесь кто-то упрекал нас по существу: да, нам раньше следовало взять Дзамболата за ушко да вывести на ясно солнышко. Что и говорить, прохлопали, проморгали, и теперь всем нам отдуваться за него. Все свои ошибки он сваливал со своей больной головы на наши ни в чем не повинные…

— Хоть бы поперхнулся, сам же не веришь тому, что говоришь, — пробурчал себе под нос сидящий в президиуме Дзамболат.

Уступающий услышал его, повернулся к нему всем корпусом и рявкнул прямо в лицо:

— Врешь! Сам двуличник!

Неприкрытое площадное хамство шокировало зал. Раздались голоса:

— Регламент!

— Хватит!

Председательствующий постучал о графил.

— Гнать надо Дзамболата! Вот мое мнение! — покрывая голоса всех, закончил оратор и, не спеша, покинул сцену.

Мурат почувствовал, как кровь прихлынула к лицу, застучало в ушах. Никогда и в мыслях не держал, что с этой трибуны польется такая грязь, что здесь люди будут вести себя, словно пауки в банке.

Назвали фамилию очередного оратора. С места поднялся Бексолтан. Шел к трибуне, как если бы ему перед получением награды играли туш. Разложил перед собой машинописный текст выступления, крякнул и зычным голосом начал: