Рассвело. Впереди показался поворот на Куырфау. Дорога все еще была разбита, но река уже угомонилась, и объезжать залитые прежде низины не пришлось.

— Кажется, миновали это проклятое место, — облегченно сказал Батрби, озираясь по сторонам.

Не успел он докончить фразу, как из леса выехали три всадника с винтовками наперевес. Что-то крикнув, подскакали, преградили дорогу. Залухан, прижавшись к Батрби, испуганно смотрела на странных и страшных лесных людей, на их закутанные башлыками головы, опоясанные пулеметными лентами фигуры, и щемящее чувство тревоги охватило ее.

— Это беззаконно, — услышала она негодующий голос отца. — Мы вынуждены подчиниться только силе.

— Что же вы делаете? Пожалейте хоть больную девочку! — взывал к их совести Батрби.

— Сходите с коней и убирайтесь, пока не поздно! — прикрикнул один из абреков, горбоносый. — Благодарите бога, мы сегодня добрые, а то бы пощекотали вам бока!

Бандиты подхватили коней под уздцы. Афако загородил им дорогу.

— Тогда ведите и меня заодно. К вашему старшему.

— Это зачем же?

— В придачу к коням…

Бандиты переглянулись. Горбоносый мотнул головой:

— Проходи вперед.

Отец обернулся к Батрби.

— Не беспокойся. Отведи девочку вон под то дерево и жди.

Залухан бросилась к отцу, обхватила его колени.

— Дада, не ходи, они убьют тебя!

— Что ты, дочка, на что я им нужен?..

Она вцепилась в него, прижалась дрожащим телом, зарыдала.

— Дада, не ходи, они страшные!

— Успокойся, Залухан. Будь умницей, ты же у меня смелая. Вытри глаза и жди. Я скоро.

Залухан смахнула рукавом слезы и послушно, отошла к Батрби.

Часа через два он вернулся, ведя в поводу коней. Удивлению Батрби и Залухан не было конца. Афако ничего не стал объяснять, лишь коротко бросил: «Потом», и они вновь двинулись в путь. Только когда впереди показался Дурджын и Батрби вдруг воскликнул: — «Гляди, Афако, бревна навели! Чудеса да и только…» — он довольно хмыкнул, радостно сверкнул глазами.

— Вот я и выиграл!..

Батрби недоуменно посмотрел на него.

— Да, да, я выиграл спор.

— Спор?

— Очень важный. В жизни никогда ни на что не спорил, не люблю, а тут вот взял и выиграл.

И он объяснил, наконец, в чем дело.

…Главарь абреков сделал удивленное лицо, когда Афако вышел из-за кустов к их стоянке в сопровождении трех всадников. Перебросившись с горбоносым несколькими словами, он нахмурился, досадливо бросил вполголоса:

— Ослы длинноухие, нашли кого грабить…

Афако позвали под огромную, с густой кроной чинару, увешанную оружием, какими-то бурдюками, фляжками и другим походным снаряжением. Чуть в стороне, на трех закопченных да черноты камнях, варилось в большом медном котле мясо. Возле соседнего дерева валялись на траве голова, ноги и шкура недавно разделанного двух- или трехгодовалого бычка.

За скалой виднелась большая поляна, где паслось множество коней. Оттуда доносились приглушенные голоса и частое ржание, но движения особого не было. Под деревьями отдельными группами сидели и полулежали вооруженные люди. Заросшие, одичалые, смотревшие вокруг налитыми кровью волчьими глазами.

У Афако мурашки пробежали по коже от одного их вида.

Главарь снял с дерева бурку, свернул вдвое, бросил на сколоченную из жердей скамейку и с неожиданной вежливостью пригласил:

— Прошу. Вы горец, за скромность приема, надеюсь, не осудите. Такие уж времена.

Афако присел. Незаметно окинул главаря быстрым оценивающим взглядом. Это был высокий, стройный мужчина средних лет, осанистый, с медлительными, на первый взгляд, движениями. Наголо обритая голова, огромные, черные, как копоть на горячих очаговых камнях, глаза. На Афако он произвел неприятное впечатление — что-то хищное, отталкивающее было в его облике.

Главарь чуть повел бровью, и один из его людей, вскочив, мигом оказался возле него. Привычным движением сорвал с сучка бурдюк, разлил в бараньи рога араку, поочередно поднес гостю и хозяину. Второй абрек уже возился у котла, вылавливая и выкладывая заструганной рогатиной дымящиеся куски мяса в деревянную тарелку.

Через минуту самодельный стол был накрыт.

— В ожидании более пышного пиршества разделите нашу скромную трапезу.

— Я старше вас. И я ваш гость. Не боясь нанести оскорбления хозяину, буду откровенен, — встав с бокалом в руке, твердо сказал Афако. — Ни один уважающий себя горец не может разделить трапезу, в которой слышится плач и слезы ограбленных.

Ни один мускул не дрогнул на смугловатом, обветренном лице главаря.

— Вы пришли как проситель, уважаемый гость, или как повелитель? Мы хотели бы знать это, — спокойно, с чувством собственного достоинства произнес он.

«Гордости, выдержки и самообладания тебе не занимать», — подумал Афако. А вслух сказал:

— Шапку ломать перед вами я не собираюсь… Одним словом, внизу меня ждут. И там — больная девочка.

В клубах едкого дыма возникла вдруг фигура чубатого одноглазого верзилы, сплошь увешанная холодным и огнестрельным оружием. Он нетвердо шагнул вперед, бесцеремонно оглядел одним глазом (на другом была черная замасленная повязка) нежданного пришельца и рыкнул:

— Чего с ним церемониться? В расхо-од!..

Главарь чуть заметно поморщился.

— Помолчи, Сидор. Мешаешь. Пошел бы, проспался..

У того, кого он назвал Сидором, на черкеске виднелись следы недавно снятых погон. Лицо его перекосилось от обиды:

— Это я-то мешаю?

— Да не шуми ты, не шуми. Здесь деликатный разговор.

— Ха, деликатный, значится… А чего ним деликатничать с ними? Они же большевистские лазутчики все. И энтот пришел пронюхать, где цэ мы располагаемся? Знаем мы ихнего брата! В расхо-од!

Он решительно шагнул вперед, вынимая из кобуры тяжелый черный кольт, но встретившись с гневно сверкнувшим взглядом главаря, попятился.

С минуту главарь молча смотрел на него, думая о чем-то своем, затем, повернувшись к Афако, неожиданно спросил:

— Скажите, мой дорогой гость, когда вы выехали из Назикау?

— Четвертого дня.

— Четвертого дня? — не мог скрыть своего удивления главарь.

— Да, а что?

— Нет, нет, ничего… Просто так…

— Да, не завидую я вам, — проговорил Афако и в свою очередь спросил: — Скажите, а что у вас случилось… четвертого дня?

Хозяин быстро посмотрел на гостя и вдруг отвел взгляд.

— Словили наших. Троих… Идиоты! Раззявы!

— И, говорят, словили-то почти безоружные… Простые путники…

— Да, а что?

— Нет, ничего… Просто так… Ну, я, пожалуй, пойду. Меня ждут.

— Куда вам торопиться? Мост-то пока не наведен.

— К нашему приезду наведут.

— Кто, эти босяки? Голытьба?

Афако порывисто встал.

— Мы, кажется, не поймем друг друга…

Главарь тоже встал. Неожиданно проговорил:

— Хорошо, мы вернем вам коней, так и быть, только с одним условием…

— Каким?

— Если к вашему прибытию мост наведут, я сбрею бороду. И сгоню к теснине, к святилищу, дважды по двенадцать отборных коней. Для голытьбы.

Афако с нескрываемым любопытством посмотрел на собеседника.

— То есть сдадитесь властям.

— Да. При вашем посредничестве. Сам бог послал мне вас.

— А если нет?

— Тогда вы высылаете сюда, к теснине, двух отборных быков. Помянем ваш проигрыш. Пусть попируют мои орлы, а дальше…

Афако не сводил с говорившего взгляда. Похоже, что не шутит. Хитрить ему, вроде, не было расчета. Сдается, не так уж хороши его дела.

— Я принимаю ваше условие. Только чтоб игра была честная.

Каждый поднял рог и выпил.

Вот и вся история…

А ему, Афако, уже виделась многолюдная, многоликая сходка в Назикау, возбужденно-радостные и молчаливо-сосредоточенные лица сельчан, с одинаковым нетерпением ожидающих от них, полномочных посланцев своих, важных вестей из города о скором переселении на равнину… И это чувство, чувство глубокого удовлетворения от сознания исполненного долга не покидало его до самого Назикау…