Наконец я решил лучше не доводить Форгроува до паники, а убедить, что я — человек его круга, который чрезвычайно сожалеет о вынужденной необходимости привлечь его внимание к столь трагическим обстоятельствам. Я должен быть абсолютно искренним. А кто-то когда-то сказал, что когда речь идет об искренности, главное — стиль.

И вот настал вечер в середине ноября, когда я позвонил ему домой. Я говорил мягко и вежливо. Я сообщил ему мое имя, сказал, что должен обсудить с ним один совершенно неотложный вопрос, и попросил дать мне краткую аудиенцию.

— А в чем дело? — подозрительно спросил он.

— Это касается вашей дочери, Сьюзен, — сказал я.

До меня донесся вздох.

— Можете прийти ко мне в офис? — недовольно спросил он.

Кроме недовольства, никакой особой реакции я не заметил.

— Не думаю, что это разумно, сэр.

Вот теперь его что-то задело.

— Хорошо, — раздраженно бросил он. — Мы с женой собираемся на обед, но если вы явитесь немедленно, смогу уделить вам немного времени.

Я подъехал к дому на Восточной Семьдесят девятой улице через десять минут. Красивое здание, богато отделанное мрамором, с лампами «арт деко» в вестибюле. Я представился в домофон, прожужжал замок, и меня впустили.

Наверху, на девятом этаже дверь квартиры 9С открылась на ширину цепочки, и на меня уставился холодный глаз. Я был в самом респектабельном костюме-тройке с белой рубашкой и фуляровым галстуком. Штиблеты сияют, шляпа в руке. Хоть сейчас на конфирмацию. Цепочка звякнула, дверь отворилась.

Передо мной стоял мужчина в смокинге, лет сорока пяти. Узкоплечий, не очень высокий. Лицо сердитое, с мелкими чертами. Седеющие волосы расчесаны на пробор. Он глядел на меня без всякого выражения. Холодная любезность.

— Мистер Лестер Форгроув? — спросил я.

— Да. В чем дело?

— Это не займет много времени. Можно войти?

Он неохотно посторонился и пропустил меня. Я заметил, что одна его рука засунута в карман пиджака, и подумал, не вооружен ли он. Не слишком приятная мысль.

Мы стояли в длинном, ярко освещенном холле. В дальнем конце виднелась красиво декорированная гостиная, куда он не собирался меня приглашать. Мы остались лицом к лицу в этом узком коридоре.

— Мистер Форгроув, — начал я свою тщательно продуманную речь, — меня зовут Питер Скуро, я — один из владельцев школы актерского мастерства, где ваша дочь…

Больше я ничего не успел сказать. Он все понял. И задохнулся.

— Я не собираюсь разговаривать с вами, — резко перебил он меня. — Обратитесь к моему адвокату.

— Нет, сэр, — вздохнул я. — Не думаю, чтобы вы этого пожелали, после того как выслушаете то, что я вам скажу, и увидите то, что я вам покажу. — И сообщил, что его дочь пришла к нам и отрапортовалась совершеннолетней. Я говорил, что мы руководим действующей на законных основаниях школой и не несем ответственности за отношения наших студентов между собой.

— Вы руководите публичным домом! — взорвался Лестер Форгроув. — С мужчинами-проститутками! И даже если это будет моим последним в жизни делом, я вас прихлопну!

Я спокойно и убедительно заверил, что его дезинформировали. Я утверждаю, что у нас академия актерского мастерства.

Он с отвращением смотрел на меня.

— В чем вы пытаетесь меня убедить? Я собираюсь засадить вас в тюрьму. Вы — грязный сводник. Одному Богу известно, во что вы превращаете невинных молодых девушек!

— Невинных? — гневно вскричал я, выходя из роли. — Вроде вашей дочери Сьюзен? — И вытащил из кармана снимки и швырнул их ему. — Эти фотографии сделаны в притоне уличной шайки задолго до того, как Сьюзен побывала у нас. Посмотрите хорошенько, мистер Форгроув. И не пытайтесь их уничтожить. Существуют негативы.

Он медленно перебирал фотографии, низко опустив голову, и усыхал на глазах. Воротничок стал слишком широк, плечи обвисли, тело съежилось.

— Где вы их взяли? — еле слышно спросил он.

— Не важно, — сказал я. — А важно то, что мы хотим попросить вас снять обвинение, мистер Форгроув. Будет крайне неприятно, если обстоятельства вынудят нас разослать копии членам вашей семьи, друзьям и коллегам.

Услышав слабый стон, я на миг испугался, что он упадет в обморок. Но тут в двери гостиной в конце коридора появилась женщина в черном открытом вечернем платье и направилась к нам.

— Лестер, — сказала она, — мы опаздываем.

Он сделал конвульсивное движение, пытаясь спрятать снимки в карман, но так нервничал, что два-три выскользнули из рук и упали на пол. Женщина была уже рядом. Она быстро наклонилась и подняла фотографии с ковра, хотела что-то сказать, а потом разглядела.

Она оказалась покрепче. Она не съежилась. Она посмотрела на меня и спросила:

— Сколько вы просите?

Эта женщина была слишком молода для покрывших ее длинное лицо морщинок, складок и пятен. Для седины в гладко зачесанных, собранных в пучок волосах.

— Мы ничего не просим, мэм. То есть не просим денег. Мы только надеемся, что ваш муж снимет обвинение против нашей актерской школы.

Она глубоко вздохнула. Я видел, как на ее руках вздуваются синие вены.

— Как мы можем вам доверять? — презрительно спросила она.

— А как мы можем вам доверять? Если иск будет отозван, на этом все кончится.

Мне казалось, Лестер Форгроув плакал. Плечи его согнулись, голова опустилась, руки беспомощно повисли. Жена обняла его, крепко, почти страстно, прижала к себе.

— Иск будет отозван, — решительно сказала она. — А теперь уходите. Пожалуйста.

Я кивнул и пошел, оставив им фотографии на память. Дойдя до двери, оглянулся. Всю оставшуюся жизнь я буду вспоминать этих двух убитых горем людей, обнявшихся, чтоб удержать друг друга от погружения во мрак.

Достаточно быстро выяснилось, что, хотя «Джастис девелопмент корпорейшн» не имеет решающего голоса, владея в лице Канниса и Гелеско меньшей долей акций, ей есть что сказать по поводу перестройки нового особняка.

Они пригласили архитектора и художника по интерьеру. Они отдавали распоряжения о переоборудовании кухни. Они выбирали подрядчика. Что правда, то правда, с нами советовались почти каждый день, но, как правило, ставили перед свершившимся фактом.

Естественно, мы сердились. А Оскар Готвольд взывал к терпению.

Мы таскались на место два-три раза в неделю, поглядеть, как идут работы. Результат явно не походил на тот элегантный роскошный частный клуб, который родился в моем воображении.

Панно и стенные панели, которые я представлял обшитыми чистым деревом, были покрашены кремовой краской. В спальни, которые я хотел обставить в стиле Людовика XIV, привезли шведскую мебель под модерн, должно быть, заимствованную из прогоревшего мотеля.

Правда, выглядело все это не крикливо, но, на мой взгляд, слишком убого, чтоб пробуждать фантазию. Однако, увидев, во что обходится даже такое минимальное обновление, я подавил чувство протеста.

Я добился права занять самую большую спальню на третьем этаже, где собирался жить сам и при необходимости устраивать «сцены». На первом этаже располагался удобный офис и бывшая кладовка, которую превратили в уютный бар.

Мы подали заявку на лицензию, разрешающую подавать еду и напитки, и официальные лица заверили нас, что для частного, закрытого для широкой публики клуба проблем не будет. Другие дела, связанные с обеспечением посудой, серебром, постельным бельем, кондиционерами, картинами и пр., продвигались с волшебной легкостью, благодаря влиянию «Джастис девелопмент».

Подготовка шла полным ходом.

Мы решили закрыть апартаменты 30 декабря и открыть особняк 2 января. Тем временем стали рассылать проспекты нового клуба всем нашим клиенткам, вызвав многообещающую реакцию. Вступительный членский взнос установили в тысячу долларов. Ежегодный — в двести пятьдесят. Плата за «сцену» осталась прежней — сотня, за «дубли» и «спецэффекты» — отдельно.

В каменную плиту у входной двери врезали небольшую благородную медную табличку. С простой надписью: «Питер-Плейс. Частный клуб».