Я хотел спросить, возвращаются ли они потом домой, чтоб заняться любовью, и не смог.

— Отлично! — по возможности беззаботно воскликнул я. — Передай ей мои наилучшие пожелания. И если ей нужны деньги на студию… — Я не закончил.

— О Господи, Питер, — сказал он в замешательстве и заморгал без остановки. — Я думаю, денег она от тебя не возьмет.

— Да, конечно. Глупое предложение. Не говори ей ничего.

Вечер не доставлял мне особого удовольствия, а почему — я не мог понять. Но уходить не хотелось. И, покончив с едой, мы перешли в бар, где я уговорил Артура позволить мне заказать графин водки.

Я был в смятении. Помню, что снова старался перевести разговор на Дженни Толливер. Как она выглядит? Купила ли какие-нибудь обновки? Как поживают ее родители? Не похудела ли она?

Потом заметил, что Артур смотрит на меня с жалостью, и не смог этого вынести. Я сказал, что в понедельник буду страшно занят, и поспешил унести ноги.

— Спасибо за обед!

— Спасибо за выпивку, — ответил он. — Давай повторим в ближайшее время.

— Давай!

Но я знал, что не повторим.

Безусловно, утрата лучших жеребцов, которых переманил Уолкотт Сэндз, была для нас ударом, но мы выстояли. Я сам стал работать активней, и мы принимали почти всех, кого присылал Сол Хоффхаймер. Поступило несколько жалоб от клиенток, однажды пришлось даже вернуть деньги, когда перетрудившийся жеребец не оправдал надежд.

Я позванивал Люку Футтеру, узнавая, как продвигаются его изыскания, но в ответ слышал только одно: «На это нужно время».

Где-то в середине апреля я поставил в график собственную «сцену» с женщиной по имени Салли, которая, по словам рекомендовавшей ее особы, приехала из другого города в Манхэттен на недельку за покупками.

Я ждал ее в Розовой комнате, главной спальне, где спал сам. Приготовил белое вино в бокалах, заглянул в ванную, проверить, сменила ли Марта полотенца.

Заслышав стук в дверь, я открыл и расплылся в улыбке. Передо мной стояла Салли Ли Сурби, моя бывшая жена.

Она бросилась ко мне, схватила за руки.

— Милый, — обрадовалась она, — ради Бога, что ты тут делаешь?

— Я — владелец совместного предприятия, — сообщил я. — А ты что тут делаешь?

— Думала, найду здесь петушка-янки, — засмеялась она.

— Салли, если ты искала кого-то другого, я пришлю свободного жеребца.

— И не думай, милый, — сказала она. — Все будет, как в старые времена.

Пока мы раздевались, она рассказывала, что расторгла брак с человеком, разводившим в Джорджии рыб.

— Милый, он весь пропах камбалой.

Теперь ее звали Салли Ли Рэндольф, и ее нынешний муж владел сетью прачечных, агентством по продаже «кадиллаков» и местной монополией на изготовление «гобблбургеров» — индюшачьих окорочков, сервированных на соленых булочках.

— Мы богаты, богаты, богаты, — пропела она.

— Рад слышать, — сказал я. А когда увидел ее обнаженной, добавил: — Салли, ты поглощаешь слишком много гобблбургеров.

— Пожалуй, — произнесла она, похлопывая по пышным ляжкам. — Но Хэнку нравится. Хэнк — это мой муженек.

— Выглядишь ты грандиозно, — заверил я ее. — Ничего не висит, нигде не морщит, ничего не торчит. Хэнк просто счастливчик.

— И братец его тоже, — захихикала она, рухнула в постель и протянула ко мне руки.

В постели она выкидывала те же безумные акробатические трюки, что и в бытность моей женой. Секс был для нее шумной игрой, любовной потасовкой. Если в нем не было ничего забавного, его не существовало.

Она наслаждалась, ибо я вспомнил, как ей приятна щекотка. Она теряла рассудок. Пощипывание груди лишало ее рассудка. Облизывание ладошек лишало ее рассудка. Покусывание уха лишало ее рассудка. Это был стотридцатисемифунтовый клубок обнаженных нервов.

Мы вместе сладко и вдохновенно сыграли чудную «сцену». Мы забавлялись, вспоминая, где кнопки, на которые надо нажимать, и курки, которые надо спускать. Я почти забыл, какой дивной бывает полная физическая близость. Как прекрасно человеческое тело.

Мы исчерпали положенный час, но наконец я, дыша, как марафонец, объявил занавес. Я знал, что она не остановится, пока мне не понадобится врач. Она всегда была такой, но никогда не сердилась, когда я подходил к концу. Поразительно добродушная женщина.

Надеюсь, Хэнк и его братец понимают, какое сокровище им досталось.

— У тебе нет детей, Салли? — спросил я, пока мы одевались.

— Нет, — ответила она. — Что-то там с моими трубами. Мы с Хэнком поговариваем об усыновлении. Как ты думаешь?

— Если абсолютно честно, не вижу тебя в роли матери.

— Наверно, ты прав, милый, — кивнула она. — Я просто несусь по жизни, как ветер.

Я проводил ее до двери фойе, обняв за талию. Марта как-то странно смотрела на нас.

— Салли, — восторженно говорил я, — приятно было тебя повидать. Заходи еще.

— А сколько у вас здесь ребят? — спросила она.

— Ну, точно не знаю, должно быть, тридцать — сорок. Я видел, как в голове ее мелькают сладостные видения.

— Милый, — сказала она, — я бы хотела, чтобы ты открыл филиал в Атланте.

Мы работали изо всех сил, стараясь добиться успеха. Держали жеребцов в чистоте. Подавали хорошую еду и неразбавленные напитки по разумным ценам. Предоставляли каждой клиентке свежее постельное белье и полотенца. Мы даже украсили цветами спальни и фойе. По всем меркам это был высокий класс.

А потом грянул гром. Я очень хорошо помню этот день, 22 апреля. Пришло заказное письмо от агента по недвижимости, который сдал нам квартиру. Он ставил нас в известность, что настоящий арендатор планирует вернуться в Соединенные Штаты в конце года, и мы должны освободить апартаменты к 31 декабря.

— Послушай, — сказала Марта. — Дело слишком хорошее, чтоб спустить его в сортир. У нас еще восемь месяцев. Есть время на поиски новой крыши. А до тех пор подкопим денег на переезд.

— Но мне здесь нравится, — простонал я.

— Я знаю, Питер! Мне тоже здесь нравится. Но взглянем фактам в лицо. Мы начали с твоего вшивого Вест-Сайда и закончили этим дворцом. Повторим еще раз.

Она продолжала в том же духе, пытаясь развеять мое уныние. Я признал, что она сильнее меня, и постепенно стал вновь обретать веру. Это не было концом света. Это могло стать началом чего-то поистине грандиозного.

Через несколько дней после этого рокового письма случилось нечто странное.

Марта пришла ко мне сразу после полудня, совершенно расстроенная, и сообщила, что получила заказ на мальчика по вызову к трем часам. Я сказал, что сейчас позвоню и добуду жеребца.

— Я хотела попросить тебя, Питер!

— Почему меня? — запротестовал я. — Я как раз дошел до середины графика на следующую неделю!

— Ну… м-м-м видишь ли, это новая клиентка. Кажется, страшно богатая. Влиятельная. Надо попробовать произвести впечатление.

Она не просто нервничала, она была по-настоящему взволнована. Что-то явно беспокоило ее.

— Ладно, — согласился я. — Как ее зовут?

Ее звали миссис Уилсон Боукер. Она жила на Восточной Восемьдесят второй улице в квартале между Пятой и Мэдисон-авеню. Выписывая наряд, Марта пометила: «Разглашению не подлежит».

— Что это значит? — спросил я.

— Ей очень важно, — сказала Марта, — чтобы человек, которого мы пришлем, держал язык за зубами.

— Какая жалость! А я собирался повесить на шею крупный плакат с надписью «жеребец».

Я приехал по указанному адресу за несколько минут до трех, прихватив большой альбом с образчиками обоев. Это был надраенный современный многоквартирный дом. (Как я потом узнал, в нем было всего десять двухэтажных квартир с внутренними лестницами.) В отделанном мрамором вестибюле за стеклом с надписью «консьерж» сидел привратник.

— К миссис Боукер, — сказал я ему. — Художник по интерьеру. Со мной образцы обоев.