— О Господи, — тяжело отдуваясь, простонала она.

— Меня зовут Питер, — напомнил я.

— Слушай, мне надо пи-пи, а ты еще полежи: мне надо с тобой серьезно поговорить, и постель — лучшее для этого местечко.

Сумочку она на этот раз с собой не взяла, и, как только дверь ванной закрылась за ней, я подскочил и принялся лихорадочно рыться: кошелек, водительская лицензия, кредитные карточки, косметика, презервативы, салфетки, ключи, всякая всячина.

Звали ее Марта Тумбли, и что гораздо интереснее: в серебряной коробочке лежали визитные карточки, из которых явствовало, что Марта работает в «Баркароле» менеджером. Менеджером, черт побери!

Когда она вышла из ванной, я уже лежал в постели и курил.

Она легла рядом и нежно провела пальцем мне по животу.

— Все получилось прекрасно, — сообщила она.

— Фирма гарантирует!

— Да уж! — Она улыбнулась. — Слушай, Питер, у тебя есть друзья?

Я повернулся к ней.

— Конечно, у меня есть друзья, — и непонимающе воззрился на нее, а потом сообразил и голосом Марлона Брандо из фильма «У воды» рявкнул: — Все понятно! Ты хочешь, чтобы я ревновал!

Она засмеялась:

— Ничего личного, Питер, но… Понимаешь, я люблю разнообразие.

— Ты уже мне говорила: ты женщина нового типа и сама выбираешь себе удовольствия.

— Совершенно верно.

— Что ж. Могу найти тебе мужика. Относительно мытого.

— Отлично, тогда устрой, хорошо? Позвони мне, получишь двадцатку за труды.

— Справедливо.

Она с пониманием глянула на меня.

— Но хуже, чем шестьдесят, не так ли? Не беспокойся, Питер, с тобой хочет встретиться моя подружка. За полтинник. Интересует? — Я и не подумал отказаться. — В понедельник, пойдет? В три дня. Ее муженек будет в командировке.

— Идет.

— Вот и отлично! — Она похлопала меня по бедру. — А теперь мне пора идти.

— Я провожу тебя до такси.

— Какой ты воспитанный!

Артур Эндерс был таким бесцветным, что я однажды назвал его «чуть подрумяненным альбиносом». Бледная кожа, белесые волосы, водянистые глаза. Будущий великий драматург носил бежевое и светло-голубое и оттого еще более походил на привидение.

Мы уже два года жили в одной квартире, как вдруг Эндерс объявил, что собирается стать гомосексуалистом.

— Меня к этому побуждают вовсе не физиологические и не эмоциональные причины, — пояснил он. — Это чисто интеллектуальное решение. Если я собираюсь писать пьесы, то должен на своей шкуре испытать, что думают и чувствуют другие люди. Я должен испытать все.

— Отлично. Но тогда тебе следует убить мать, изнасиловать сестру и перенести крутую наркотическую ломку.

Эндерс оказался самым бездарным гомосексуалистом во всем манхэттенском сообществе геев, где он скоро заслужил кличку «сеньор Клутц»: в дополнение ко всем остальным своим подвигам он отправился на свиданку с поклонником садомазохизма, в процессе потерял ключи от наручников, и пришлось вызывать слесаря, чтобы тот отковал бедолагу от спинки кровати.

А в другой раз он явился на рандеву с тюбиком суперклея вместо вазелина. В конце концов голубые начали бояться его как огня.

Эта фаза длилась почти год, после чего Эндерс объявил, что узнал достаточно для своей будущей работы.

— Замечательно, — прокомментировал я. — Надеюсь, теперь ты выбросишь эти дурацкие трусы с кузнечиком на ширинке?

В пятницу вечером я пригласил своего приятеля на ужин. Мы отправились в бутербродную на Западную Семьдесят вторую улицу и заказали по стейку «Джамбо», а пока жарились стейки, мы выпили по порции водки с джином, умяв попутно полбуханки чесночного хлеба.

— Как продвигается пьеса? — Это было эпическое четырехчасовое повествование о становлении души подростка из Небраски.

— Кажется, я наконец-то поймал суть, — с надеждой объявил Артур. — Сейчас пишу пятый вариант. Единственное, что меня беспокоит, так это раннее детство героя: по-моему, я сделал его слишком несчастливым.

— Если б у людей было счастливое детство, в Америке не нашлось бы ни одного драматурга.

— Наверное… — глубокомысленно протянул Артур. — Кстати, Питер, а вот ты о своем детстве никогда ничего не рассказывал.

— Чуть выше среднего, — пожал я плечами, — не то чтобы плохое, не то чтобы хорошее.

— А вообще-то родственники у тебя есть?

— Естественно. Родители уже умерли, но в Спокане живет сестра, она замужем за владельцем автомойки, и у них восемь детей. Каждый год она с запозданием в месяц поздравляет меня с днем рождения. Открыткой. Хорошие, здоровые отношения.

— А у меня родичей полно, — со вздохом произнес Эндерс. — Боже правый, и все живы! Они все шлют и шлют мне деньги, а ведь сами еле концы с концами сводят.

— Успокойся, если б они не могли себе это позволить, они бы и не слали. Кроме того, когда твоя пьеса прогремит на Бродвее, ты им все вернешь.

Наконец принесли давно заказанные стейки с жареной картошкой, помидорами и мелкими маринованными луковками. Артур попросил еще чесночного хлеба, и мы распили бутылочку пива «Хайнекен».

— Слушай, у меня вчера в магазине была жутко забавная покупательница, — начал я издалека. — Она уже три раза к нам заходила, видно, денег куры не клюют: покупает все самое дорогое, но при этом разных размеров. Я так понял, для разных мужчин.

— Может, у нее несколько сыновей?

— Ну, она не такого возраста.

— Красивая?

— Скорее ухоженная. Между прочим, мне показалось, что она ходит к нам из-за меня. Потому что она все время ждет, чтобы именно я ее обслуживал. А вчера, когда я выписывал ей чек на кашемировый свитер, она так впрямую и спросила, не хочу ли я ее трахнуть.

— Шутишь!

— Клянусь! Сам сначала своим ушам не поверил, но она именно этого и хотела. И мало того: она согласна заплатить.

— Вот это да! А сколько?

— Пятьдесят.

— Ого!

— Можешь представить, каково искушение! Пятьдесят баксов за то, чтобы скоренько перепихнуться.

Эндерс, безумно и безнадежно влюбленный в Дженни, с негодованием произнес:

— Но ты же не можешь так с Дженни поступить!

— Конечно, потому я и сказал этой даме, что люблю свою жену. А она засмеялась и спросила, не знаю ли я кого-нибудь, кто бы заинтересовался этим предложением.

— Господи, да она настоящая нимфоманка!

— Не похоже, — на полном серьезе возразил я. — Просто богатая тетка, немного хищная, понимающая, чего она хочет, и готовая за это заплатить.

— Боже мой, куда катится мир, — с возмущением и удивлением произнес Эндерс.

— Как насчет кофе и бренди? — предложил я.

Артур недавно начал курить трубку. Вот и сейчас он ее торжественно набил, перепортил три спички и отложил, так и не закурив. Затем глотнул бренди и, стиснув зубы, переспросил:

— Пятьдесят долларов?

И я уже не впервые поразился тому, как легко обдурить невинного.

— Что, заинтересовался? — небрежно спросил я.

— Ну, не знаю… Да и где бы я мог этим заняться?

— Да хоть у нас. Меня весь день дома нет. Кстати, это ведь ты у нас хотел испытать все на свете?

— Ну что ты! — Эндерс захихикал. — А как ты думаешь, она еще зайдет в магазин?

— Наверняка. Так устроить тебе это дело?

— Ух… Слушай, а сколько времени, ну, надо с ней пробыть?

— Да все от тебя зависит… Но не думаю, что больше часа.

Понятия не имею, каким словом называют мужчин-проституток. Ближе всех «жиголо», но это слово вызывает в памяти хлыща с набриолиненными волосами и усиками, который только и делает, что танцует танго.

Так что определения, которое соответствовало бы нашим отношениям с Мартой Тумбли, человечество еще не выдумало. Но тому, что я проделал с Артуром Эндерсом, название имелось — сутенерство. Сутенер — тот, кто зарабатывает деньги торговлей чужими телами.

Однако этим же занималась и Марта Тумбли: я предоставлял мужское тело, она — женское. Мир перевернулся вверх дном. Интересно, оплачивались ли ее услуги тоже?