— Эй, — крикнул я Марте, — эта клиентка из Синей, она что, герлскаут? А может, брауни?[22]

— И я так же подумала. Позвонила ее рекомендательнице, и та заверила, что крошка в порядке. Я все же попросила показать водительские права. Ей девятнадцать, Питер.

— Тянет с трудом на двенадцать. Как ее зовут?

— Сьюзен Форгроув. Интересуешься?

— Младенцев не совращаю, — рассмеялся я.

В течение нескольких следующих недель Сьюзен мелькала часто. Она то и дело записывалась на прием, всегда заказывая нового жеребца. Никаких проблем у нас с ней не возникало, только жеребцы жаловались, что от нее дурно пахнет.

Она была щекастой, с длинными слипшимися оранжевыми волосами, явно нуждающимися в шампуне. Носила старушечьи очки и визгливо хихикала. Всегда в дорогой, но чересчур элегантной для нее одежде. Юная неряшка.

Мы, конечно, брали с нее деньги и с удовольствием зачислили в список клиенток, которых назвали «бродягами», кто, казалось, задался целью пройти через всю «конюшню».

— Зачем они это делают? — спросил я Марту.

— Зачем мужчины покоряют горные вершины? — вопросила она. — Чтобы сказать, что они там были.

Лето выдалось жарким. Известий от Октавиана Цезаря не было, но мы сочли это добрым знаком: об отказе, конечно, сообщили бы сразу. Тем временем деньги текли рекой.

Янси Барнет оказался таким работником, что мы с Мартой смогли брать выходные. Она предпочла вторники, я — четверги. Свой первый выходной я потратил на пополнение летнего гардероба в мужских бутиках на Третьей авеню и Восточной Пятьдесят седьмой улице.

С некоторым беспокойством я заметил, что талия моя раздалась до тридцати шести дюймов. Одну пару белых блестящих слаксов пришлось расставлять. Я знал, что живу в свое удовольствие, но это было слишком. Решил сесть на диету и проконсультироваться у Николь Редберн насчет поддержания формы.

Позавтракал в одиночестве в «Ле Перигор», заказав медальоны из омаров в перечном соусе (великолепно), салат из шпината с оливковым маслом (божественно), а на десерт — вишни, залитые клубничным желе (превосходно). Прикончив целую бутылку первоклассного божоле, я решил с понедельника перейти на диету.

На обратном пути я дважды сталкивался со «студентками» «Театральной академии Питера». Они, безусловно, узнали меня, но, конечно, не подали ни малейшего знака, а я не позволил себе даже улыбки. Таков был закон. Сознавая его необходимость, я тем не менее ощущал некоторую досаду.

Я не считал, что мои занятия, моя работа, моя профессия автоматически превращают меня в парию. Я просто занимался коммерческой деятельностью.

Я знал мнение Дженни Толливер на этот счет, понимал, что найдутся и другие, которые сочтут мой образ жизни предосудительным. Но я мог бы поклясться, что никогда никому не причинил вреда и не нарушил ни одной вселенской заповеди.

Что бы ни думала Дженни, работа моя не связана с понятиями добра и зла. Это просто бизнес. Поэтому и обидно, что, встретив на улице старого доброго клиента, мне нельзя снять перед ним шляпу.

Откатившись, пыхтя и сопя, как старый бульдог, я еле выдавил:

— В чем дело?

Марта отвернулась.

— Ядреный хрен — последнее утешение для мыслящей женщины, — сказала она.

Это было во вторник вечером, в начале августа, кондиционер работал на полную мощность. Марты целый день не было. Последняя клиентка и последний жеребец отчалили около десяти. Потом мы с Янсом прикончили кастрюлю с дарами моря, оставленную для нас Пэтси. Сразу после одиннадцати ушел и он.

Я собирался заняться кое-какой бухгалтерией, но тут позвонила Марта и объявила, что возвращается. Она приехала примерно через полчаса и поволокла меня в Розовую комнату. Это было истинное безумие, она жаждала крови.

Когда я спросил, в чем дело, она яростно бросила:

— В дружке!

— Опять? — спросил я, не сказав, что мне известно его имя. — И что теперь?

— То же самое! Нальешь мне выпить? Чего-нибудь покрепче.

— Коньячный коктейль?

— Двойной, — приказала она.

Но, смешивая на кухне напитки, я сделал ей послабее. Она была в таком возбуждении, что мне не хотелось доводить ее до крайности.

Мы выпивали на террасе, сидя голыми в темноте.

— Ну? — лениво спросил я.

— Не хочу говорить, — сердито бросила она.

А я не хотел слушать. Близкие отношения Марты с богатым политиканом тревожили меня. У парня слишком длинные руки. Он может добить нас одним телефонным звонком.

Так что мы сидели молча, потягивая коктейли и глядя в ночное небо. Бархатный воздух. Звезды мерцают. Мягко светится город.

— Чудесная ночь, — предложил я тему для разговора.

Она не ответила, и я взглянул на нее. В сумерках она выглядела бледной массой плоти. Широко расставлены могучие ноги. Торчат пышные волосы. Свисают большие груди. Если я набрал вес, то и она не отстала. Но тело ее расплылось и размякло.

— Велела ему убираться, — сказала она наконец.

— И что?..

— Он снова заплакал.

— Будешь встречаться с ним дальше?

— Не знаю. Боюсь, если вправду дать ему отставку, он выкинет какую-нибудь глупость. Например, оставит свою… Питер, телефон!

Я не слышал звонка, но пошел, задвинув за собой стеклянную дверь, чтобы не выпускать нагнанный кондиционером холод. Это была Николь Редберн. Она только что закончила работу и хотела заскочить. Я спросил Марту и велел Никки двигать прямо сейчас.

Мы вернулись в Розовую комнату, оставив дверь открытой, чтоб слышать звонок. Я принес из кухни еще выпить: чистый коньяк для Марты и светлое пиво для себя.

Никки принесла пиццу с анчоусами. Мы ели ее в главной спальне. Марта осталась голой, только накинула простыню, сидя в постели. Я надел халат.

— Пойду приму душ, — сказала Никки. — Последний джон так меня отделал!

Из ванной она вышла обнаженной, смазывая вазелином красные пятна на груди.

— Каторжное клеймо, — пояснила она. — У бедняжки зубной протез шатается.

Я принес ей белого вина, и мы присели рядом с Мартой, жуя пиццу с анчоусами.

— Что с вами, мадам Дефарж? — удивилась Никки. — У вас сиськи обвисли.

— Иди к черту, — сказала Марта. — Парень, с которым я спуталась… Не могу от него отделаться.

— И не надо, — сказала Никки. — Может настать день, когда пригодится такой воротила.

Об этом я не думал, но Уилсон Боукер мог оказаться полезным знакомым, если мы вдруг попадем в беду.

— В этом есть смысл, — заметил я Марте.

— Знаю, — угрюмо ответила она.

Мы прикончили пиццу, и я понес пустую коробку на кухню. Вернувшись в Розовую комнату, увидел Никки, лежащую рядом с Мартой.

— А мне что делать? — спросил я. — Устраиваться на полу?

— Места полно. — Никки откинула край простыни. — Ныряй.

Обе подвинулись, освобождая мне место.

— По-моему, ты его любишь, — заметила Никки. — Но никогда себе в этом не признаешься.

— Возможно, — сказала Марта. — Но он женат и женатым останется.

— Безнадежная любовь лучше всего, — проговорила Никки, — она никогда не приедается.

— А ты была когда-нибудь влюблена? — спросил я ее.

— Нет. Я слишком занята самой собой. Если в меня когда-нибудь влюбится парень, получится любовный треугольник.

— Рано или поздно ты попадешься, — предупредила Марта.

— Не попадусь. Кто слаб в арифметике, тому не стоит учиться на бухгалтера. Когда мне придет в голову остепениться, я поищу денежный мешок, любовь тут ни при чем.

— Железная ты женщина, — сказала Марта.

— А ты превращаешься в размазню, — прокомментировала Никки.

Она запустила руки под простыню, и Марта завопила:

— Боже! Потише!

— Вы оба разжирели, — заявила Никки.

— Кто принес нам пиццу? — спросил я. — Кого благодарить?

— Заткнитесь вы оба, — возмутилась Марта. — Давайте спать.