— Хорошо! Там ведь Коротовский!

Аркадий понял тогда, что напрасно думал плохое о нем, что Коротовскому дорого то же, что и ему: слаженная работа подземного транспорта, общие успехи.

— Когда на работу выйдешь? — придвинулся к нему Коротовский. — Соскучились ребята по тебе... Не желают меня, старого, признавать. Тебе, говорят, образование не позволяет ходить в начальниках... И правы ведь, черти.

— А я радовался, так радовался за наших транспортников, когда лежал в больнице, — сказал Аркадий, простодушно улыбнувшись. — Хорошо руководили вы ими, Николай Филиппович! Очень хорошо! Я так никогда, наверное, не смогу. А вы говорите — образование... Да что толку в моем образовании, когда мне надо еще всему в жизни учиться!

— А ты послушай, что я скажу, — выждав паузу, сказал неторопливо Коротовский. — Ты радовался за меня, за весь наш участок, что мы так работали. А ведь, признаться, я и сам радовался... Я не раз слышал, как другие говорили, что из меня дельный, толковый начальник получится... Признаться, я попервоначалу сам так думал: голову успехи малость вскружили... И было так до одного каверзного случая.

Мешая ложкой суп, Коротовский повысил голос, чтоб его было слышно в шуме столовой:

— Помнишь нашего Калкова? Так вот, подходит он как-то в шахте перед работой ко мне и говорит:

— Барахлит мотор в машине что-то... Никак не пойму... Все перепробовал, а додуматься не могу... Пойдем, посмотрим.

Пошли мы с ним... С час провозились, но толку — никакого. Пришлось к механику обращаться. А нашего механика ты знаешь — еще после тебя на шахту пришел, мальчишка мальчишкой, бороду, наверное, ни разу не брил, розовенький такой... А на руках — диплом, техникум кончил, как и ты же... Пришел он, минуты две провозился — мотор начал работать... Мы с Калковым незаметно переглянулись, а он, ни слова не говоря, пошел обратно, что-то мурлыкая себе под нос.

Меня это очень задело, пошел я за ним и, подождав, когда вокруг никого не было, спросил его:

— А в чем же причина-то была, товарищ Маслаков?

Он посмотрел на меня, как можно строже, потом говорит неохотно:

— Извините, Николай Филиппович, но вы, пожалуй, этого не поймете.

Я, конечно, обиделся. Может быть, и пойму, говорю.

Он заметил мою обиду и вежливо говорит:

— Пожалуйста... О шаговом токе слышали?

Ну, что я ему скажу, если впервые о таком токе слышу? Покраснел, да и пошел обратно... Так-то, Аркадий... А ты говоришь, что тебе твое образование... Многое значит оно сейчас для шахтера, на каждом шагу — машина... А для руководителя — без образования смерть. Организовать рабочих такой руководитель — это я про себя говорю, Аркадий, — сможет, но это же еще не все...

Аркадий и Николай Филиппович разговаривали очень долго. Горячо обсуждая дела на участке, — это волновало их обоих сильнее всего, — они и не заметили, как столовая опустела. Опомнились, когда официантка мимоходом бросила:

— Столовую закрываем! Освобождайте зал!

— Ну и разговорились мы! — виновато улыбнулся Коротовский, подымаясь. — Ты куда сейчас? В поселок или на шахте еще побудешь?

Аркадий вспомнил Тамару и, почему-то смутившись, сказал:

— Побуду еще здесь...

Коротовский ушел. Аркадий побродил по территории шахты, но его потянуло вниз, в забои, и, наконец, не утерпев, он переоделся и направился к спуску.

Когда он вышел снова на-гора, был уже конец рабочего дня в шахтоуправлении. Аркадий заглянул в бухгалтерию, она была пуста. Вероятно, Тамара ушла, так и не дождавшись его. Он торопливо прошел мимо шахтного сквера, вышел из-за поворота на прямую дорогу, ведущую в поселок, и внезапно остановился: впереди медленно шли Тамара и высокий, широкоплечий горняк, которого, конечно, нельзя было перепутать ни с кем на шахте: это был Ефим Горлянкин.

Проснувшись утром и вспомнив попойку у Горлянкина, Марк Александрович брезгливо скривил губы: пожалуй, не нужно было связываться с этим громилой. Хорошо хоть, что все произошло без свидетелей...

Подумав об этом, Марк Александрович успокоился. Он больше всего не любил огласки и в то же время знал, что совершит любое мерзкое дело, если только не будет свидетелей и если это нужно для достижения цели... Да, да, он знал, что угрызения совести не будут мучать его, и втайне очень гордился своим хладнокровием.

«Ну-с, колесо закрутилось, — довольно подумал Марк Александрович, спрыгивая с кровати и, одеваясь. — Остальное совершится уже без моего участия. Я даже смогу вместе со всеми возмутиться открыто, когда станет известно о конфликте между Зыкиным и Горлянкиным... И приму в этом деле сторону Зыкина...» Мысль эта была настолько неожиданной и увлекательной, что Марк Александрович от души расхохотался.

Однако надо было торопиться на шахту, часы показывали уже половину восьмого. И вновь суровым и замкнутым стало лицо Тачинского... Опять шахта, опять Клубенцов, Шалин и иже с ними... И вдруг Тачинский замер... Нет, нет, это стоит проверить. Да, да. Что, если войти в доверие к Шалину, незаметно подчинить его своему влиянию и настроить против Клубенцова? По всем признакам, он простоват, этот Семен Платонович... И все же для начала надо прикинуться раскаявшимся, немного обиженным, но обязательно раскаявшимся... Ну, и, конечно, жаждущим работать честно, не жалея сил. Шалин это и оценит, они, парторги, любят, когда человек живет интересами производства.

Потому-то Тачинский и оказался первым из посетителей, которых принял в этот день Шалин. Марк Александрович решил, что лучше будет, если он с первых же слов создаст видимость разговора начистоту.

— Я хочу поговорить с вами открыто, — сказал он, едва усевшись в кресло. — Семен Платонович, это может звучать странно, однако я понял, что должен выбрать что-то одно из двух: либо уволиться с шахты, либо активно включиться в работу... Лично я предпочел бы последнее, ибо это отвечает и моим интересам. Но как я могу включиться в активную работу? Вот первый вопрос, в разрешении которого я бы насмелился попросить вашей помощи...

«Кажется, удачное начало», — подумал Тачинский, отметив, как потеплел настороженный взгляд Шалина.

— Было бы желание активно работать, а помочь этому мы всегда сможем, — безо всякого раздумья тепло произнес Семен Платонович. — Хорошо, что вы начинаете одумываться, Марк Александрович. А то, знаете, нелестное мнение создалось было о вас. Вам ни на минуту нельзя забывать, что вы главный инженер. Это горняки должны чувствовать на каждом шагу... Поверьте мне, сейчас они этого не чувствуют.

— Если рабочие не чувствуют, что я главный инженер, вина, пожалуй, не моя, — хмуро сказал Тачинский. — Клубенцов с первых шагов противопоставил себя мне и... смог добиться того, что почти все рабочие именно его стали поддерживать... Вижу, что он — хороший организатор, но зачем же подставлять под удар другого?

— Каким образом? — удивился Шалин.

— Разве поддержка рабочих, которые приходили к нему с различными предложениями и рассказами о способах своей работы, не есть противопоставление мне? Они приходили раньше и ко мне, я им указывал не раз, что не на эти мелочи надо обращать внимание, когда шахта в прорыве, что надо искать что-то такое, чтобы результаты сказались сразу. А Клубенцов пригрел их, дал им волю и свое разрешение: дерзайте, я не против.

— Но он же правильно поступил! Все эти мелочи, как вы говорите, и помогли шахте за короткое время улучшить работу. Это — не мелочи, это — новаторство наших горняков, Марк Александрович... Вы же знаете, что успех приходит тогда, когда в труде появляется стремление к творчеству, к инициативе. Иван Павлович и поощрял горняков к этому. Так ведь?

— Теперь-то я знаю, что так... — неохотно согласился Тачинский. — Однако раньше я этого недоучел, а Иван Павлович сыграл на этом, чтобы перетянуть рабочих на свою сторону.

— Так, по-вашему, он не должен был делать этого? И только для того, чтобы не пострадал ваш авторитет? Ну уж... извините, Марк Александрович, но здесь припахивает карьеризмом, ни больше ни меньше. — Шалин порывисто вышел из-за стола. — Коммунисты поступают только так, как поступил Клубенцов...