Тамара ничего не сказала, она лишь посмотрела на Тачинского взглядом, в котором он прочитал: «Что ж, я не против... Ну и пройдоха вы, коль так скоро напрашиваетесь в поклонники».
Он улыбнулся самым невинным образом, что должно было означать и да, и нет, и сказал:
— Скучно вам после города здесь покажется. — А, помедлив, добавил: — Если сами не найдете себе развлечения и если о вас не позаботятся друзья...
— Вы помощник главного инженера? — перевела разговор Тамара.
— Фактически сейчас — главный инженер, потому что уже несколько месяцев исполняю обязанности главного.
— Что ж, понятно... — неопределенно сказала Тамара, и Тачинский внимательно посмотрел на нее, так и не поняв, зачем она это спросила.
— Ну, вот и бухгалтерия, — указал рукой Тачинский на небольшое здание на шахтном дворе. — Если хотите, я могу вас проводить.
— Нет, нет, я смогу сделать все сама. А позднее, если не трудно, зайдите за мной, я посмотрю квартиру.
И вот Тачинский снова входит в кабинет Худорева. Но теперь это уж не тот корректный человек, который совсем недавно был так любезен. Марк Александрович чем-то рассержен, если судить по прищуренным глазам и крепко сжатому рту. Впрочем, Худорев и по другим мельчайшим приметам, известным ему одному, знал, что Марк Александрович не в духе.
— Что такое, Марк Александрович? — отвислые щеки Худорева слегка колыхнулись и застыли неподвижно.
— К чертовой матери... Надоело мне вожжаться, выражаясь вашим языком, с этим Комлевым. Он опять чуть ли не революцию устроил с этим комбайном на разнарядке...
— Опять просит в свою лаву? И говорит, что начальник шахты с главным инженером и главным механиком сознательно не хотят осваивать эту машину? Так?
Тачинский с явным любопытством глянул в маленькие глаза Худорева:
— А вы... собственно... уже все знаете? Вам кто-то доложил?
— Горком партии доложил!.. — с какой-то тайной радостью, что удивил, а дальше еще больше удивит Тачинского, тихо сказал Худорев.
Тачинский опешил,
— Как?! Это... уже известно там?
— Нет, не это, и все же это... — порывшись в столе, Худорев протянул главному инженеру бумажку: — Читайте!
«При этом препровождаю к вам заявление коммуниста Комлева. Разберитесь на месте. Секретарь вашей парторганизации мною в известность поставлен. Инструктор горкома партии Н. Чариков».
Тачинский торопливо прочитал заявление Комлева, затем еще раз пробежал глазами наиболее интересные для него выдержки и молча закурил, что-то соображая.
— Уж ежели горком вмешался, то каша заварилась не на шутку, — произнес Худорев, вытянув свои короткопалые руки на столе и разглядывая их. — Может, попробовать еще нам с этим проклятым комбайном, Марк Александрович, а? Дать его Комлеву, пусть повозится, а потом спросить с него, как следует...
— Что же получится, если мы спросим, даже накажем его? — пожал плечами Тачинский. — Добыча от этого не увеличится. И так плетемся в хвосте, бьют на каждом совещании. А если комбайн спустить в лаву, наломаем дров, будут ездить комиссии одна за другой, а кто отвечать будет? Комлев? Нет, мы с вами, Анатолий Федорович!
— Прав ты, пожалуй... — в раздумье сказал Худорев.
— Можно, конечно, попробовать... — остро глянул на начальника шахты Тачинский. — Смотрите, вам этот вопрос решать...
— А я и решу... — вдруг вскочил Худорев. — Да, да, решу! Я уже решил... Не разрешу спускать комбайн в лаву... Вот мое решение...
— Но в горком надо же писать о принятых мерах, неужели вы не знаете, Анатолий Федорович?
Худорев как-то сразу, потускнел.
— Да, да... Писать... Вы не напишите, Марк Александрович? — почти жалобно взглянул он на Тачинского.
Тот пожал плечами:
— Вам больше поверят, вы — человек заслуженный, старейший начальник шахты в бассейне.... А я...
Худорев вздохнул:
— Давайте вместе, а я подпишу... А вообще-то, ты этим делом там внизу руководил, когда пробовали комбайн, как ты думаешь — правда, что его нельзя у нас пускать?
— Но вы же видели, как было дело... Пять минут работает, день стоит...
— Да, да... помню... Эх, придется писать...
Вдвоем они составили ответ в горком партии, Худорев подписался, а спустя полчаса Марк Александрович, закрыв дверь своего кабинета на ключ, писал новое письмо, но уже в трест «Шахтинскуголь».
«Мне кажется, что комбайн при определенных усилиях можно было бы освоить, а усилия эти сводятся к следующему...»
Он начал перечислять причины, мешающие работе комбайна, и как-то так получилось, что во всем оказались виновны или начальник шахты, или главный механик, или машинист комбайна. «Несколько резковато», — подумал Марк Александрович и добрых десять минут выправлял письмо, выбирая более лойяльные по отношению к начальнику шахты выражения, а закончив, облегченно вздохнул: «Пусть-ка теперь, старый черт, порасхлебывает. Пока догадается, чьих это рук дело, наедут комиссии, затрещат его бока, а там — кого трест назначит начальником шахты?»
И все же у него не хватило смелости отправить в трест письмо. Он долго думал и, наконец, написал докладную, в которой не было даже упоминания имени Худорева, но зато велась яростная атака на главного механика шахты Лихарева. Так или иначе, Марк Александрович снимал с себя львиную долю вины за то, что комбайн «Донбасс» оказался выкинутым на поверхность...
Едва он запечатал конверт, как в дверь постучали. Он торопливо подошел прислушался. Все было тихо. Тогда он открыл дверь и радостно улыбнулся: перед ним стояла Тамара.
— Ах, это вы, Тамара... Проходите, я сейчас, закончу вот только дела.
— Что же вы не соизволили зайти за мной в бухгалтерию? — капризно спросила Тамара, не проходя в дверь. — В наказанье за это я не хочу входить в ваш кабинет...
— Ну что ж, вызов принимаю... Постараюсь в будущем быть более внимательным к вам...
Вскоре они уже шли по улице поселка, ведя все такой же легкий, задиристый разговор.
24
— Так ты говоришь, женщины в штыки встретили твое желание пойти в шахту? — улыбнулся Иван Павлович. — Этого можно было ожидать.
Они стояли возле террикона, здесь Валентин отыскал, наконец, Ивана Павловича, руководившего установкой какого-то нового приспособления. Толстый стальной трос, туго протянутый с верхушки террикона, был накрепко вдет в чугунную, почти полностью вкопанную в землю плиту. Вот трос ослаб и тяжело лег недвижимой змеей на терриконе.
— Я наверх сейчас, ты подожди... — сказал Иван Павлович. — Впрочем... подъеду я к вам, там и поговорим всем семейством... Идет?
Валентин кивнул головой и пошел по мокрой траве напрямик к городу. Он шел и думал, что все в жизни значительно сложнее, чем кажется на первый взгляд. Как же суметь жить так, как живут некоторые, всегда уравновешенные люди? Ведь вот знает он, Валентин, что Иван Павлович приедет, и дело примет совсем другой оборот, а все же что-то тревожное, беспокойное легло на сердце. Да... не могут еще они с Галиной найти то общее во взглядах, понятиях, привычках, что лежит в основе любой хорошей, дружной семьи. А найти его надо, иначе трудной будет их жизнь.
Валентин шагал, сам того не замечая, по мокрой после дождя, скользкой тропке рядом с дорогой и думал, думал, думал... Опомнился он уже на окраине города, когда мимо с грохотом промчалась, обгоняя его, грузовая машина.
«Да, да, надо домой, ждать Ивана Павловича,» — вспомнил он, рассеянно оглядывая пасмурную улицу.
Впереди, шагах в двадцати, быстро шли двое. Оба — и мужчина, и женщина — с портфелями. Нагоняя их, Валентин почувствовал острое беспокойство. Женщина со смехом что-то рассказывала мужчине, который осторожно, но уверенно вел ее под руку. Вот она сбоку посмотрела на спутника, и Валентина кольнуло. Галина!
У подъезда одного из домов мужчина остановился и, смеясь, попытался увлечь за собой в двери Галину. Она тихонько ударила его по руке, что-то сказала, оба звонко рассмеялись. Но больше всего Валентина поразил ее взгляд, нежный, благодарный, какой даже ему она дарила в редкие минуты. Сейчас они были уже так близко, почти рядом, что он без труда узнал мужчину... Бурнаков! Так вот он каков, этот вздыхатель!
