...Нина Павловна вернулась, когда на улице было уже совсем темно, а Валентин с Галинкой, забыв счет времени, радостно взволнованные сидели на диване, разглядывая семейный альбом Жарченко.

— Мама! — вскочила Галина и бросилась ей навстречу в переднюю. Валентин быстро встал, в голове моментально пронеслось: «Мать Александра Васильевича. Ей, конечно, больно будет видеть меня... Меня, а не сына».

В прихожей зазвенел голос Галины:

— Мама, угадай, кто к нам приехал?

Дверь открылась, Нина Павловна, переступив порог, вздрогнула и попятилась назад, но, всмотревшись, пошла навстречу Валентину, а ощутив его руку в своей, вдруг припала к Валентину и беззвучно заплакала.

— Что вы, Нина Павловна, — растерянно говорил Валентин, чувствуя, как его губы подрагивают. — Не надо, Нина Павловна... Не надо...

Успокоившись, Нина Павловна села на стул и как-то жалобно улыбнулась:

— Извините, Валентин... Чем-то Александра, Сашу моего, напомнили вы, вот я и испугалась сначала.

— А я в военном, потому и похож, — дрогнувшим голосом произнес Валентин, и в уголках его упрямого рта скользнула беспомощная ответная улыбка.

После ужина Нина Павловна виновато посмотрела на Валентина и дочь:

— Вы уж не будьте в обиде: не могу сегодня долго с вами посидеть, поговорить... Сердце снова разболелось.

И она ушла в соседнюю комнату.

— Хорошая у меня мама... — после тяжелого молчанья сказала Галина. — Все ей можно доверить, все она поймет.

Валентин внимательно посмотрел на девушку:

— А вы ей все рассказываете?

— Конечно. Зачем же скрывать от матери... — горячо заговорила Галина, но, поймав его удивленный взгляд, потупилась и тихо сказала:

— Она же все письма ваши читала. Как друг Александра, вы ей очень близки.

— Только как друг Александра Васильевича?

Галина быстро вскинула глаза:

— А разве этого мало?

Но поняв, что именно хотел сказать Валентин, застенчиво сказала:

— Не надо об этом, Валентин... Мы о многом писали в письмах друг другу, но письма — лишь какая-то частица правды о человеке.

Валентин нахмурился:

— Как же мне быть?

— Очень просто... — ответила Галина. — Будьте нашим гостем... Моим и маминым... Живите пока у нас, а там... Устроитесь на работу, осмотритесь, как говорится, и может быть, совсем по-другому все решится.

Сказала она это не вполне искренне, движимая инстинктивной боязнью ошибиться в выборе друга. И ей очень хотелось, чтобы Валентин ответил такое, что смяло бы, отбросило прочь ее сомнения.

Но он отвернулся, хмуро кусая губы, затем глухо произнес:

— Ну что ж, гостем, так гостем. Надеюсь, в гостях долго не задерживают?

Галина вспыхнула:

— Дело ваше, — потом глухо добавила: — Я никак, судя по письмам, не подумала бы, что вы сможете обидеть человека с первых же часов. Вот видите, как можно ошибиться, если поверить лишь письмам.

— Я не хотел вас обижать, — покачал головой Валентин. И уже дружелюбно добавил: — Смешно, наверно, со стороны посмотреть на нас. Сидим, дуемся, будто наследство делим, а, Галинка?

Галинка недоверчиво посмотрела на него:

— Не знаю... — а приглядевшись и не заметив в его лице ничего другого, кроме желания помириться, облегченно рассмеялась и сказала: — Ну вот, первая ссора миновала. И, пожалуй, удачно. Ох, и характерец у вас, Валентин. Эдак мы за долгую жизнь попортим друг другу много нервов.

— Друг другу? Значит... — у Валентина едва не сорвалось с языка: «Значит, я вам нравлюсь?» — но он вовремя опомнился, и все же Галина прочитала этот вопрос в его горячем взгляде. Она зарделась, порывисто вскочила, а когда он попытался удержать ее за руку, рассерженно бросила:

— Ну тебя... — и ушла на кухню. Но это неожиданное обращение на «ты», слова «ну тебя...» сильно взволновали Валентина. Что-то новое, более захватывающее и сильное, пришло в их отношения вот сейчас, в эти недолгие часы.

— Пора спать, — прервала его мысли Галина, приоткрыв дверь. И, не глядя на него, хмуро добавила. — Ложитесь на диване, там все для вас приготовлено.

...Утром Валентин нашел на столе записку: «Завтрак в духовке. Никуда не уходи, я скоро приду. Мама ушла к врачу».

Валентин подошел к окну и отдернул занавеску. Серебряные узоры, выведенные февральским морозом, сверкали золотым отливом; на гранях их весело поблескивали, переливаясь, ярко-малиновые и палевые цвета. Это из-за соседней крыши вырвалось зимнее солнце.

Дом, в котором жили Жарченко, стоял среди десятка таких же стандартных светло-розовых зданий на небольшом взгорье. Отсюда весь гороЫд был хорошо виден.

«Красивый город», — подумал Валентин, с интересом разглядывая улицы.

Над проснувшимся городом повисла розовато-сизая дымка: дымились далекие конусы шахтных терриконов, густо дымил завод. Из светлых кубиков труб жилых домов также вились чахлые кустики дыма. В опушении инея ложились на стальные плечи телеграфных столбов туго натянутые нити проводов. По шоссе торопливо одна за другой бежали грузовые машины-самосвалы. Шли, куда-то торопясь, люди. А над всем этим плыл огромный шар по-зимнему красноватого низкого солнца.

«Ну вот, это и есть тот город, который я уже немного знаю по письмам Галинки... И все же — это совсем, совсем незнакомый город. Что ждет меня здесь, что?» — Валентин вздохнул, не отрывая взгляда от окна. — «Галинка, Галинка... В счастливый ли день мы подумали первый раз друг о друге?»

На третий день после приезда Валентина Галина вернулась домой поздно вечером. И пришла не одна: из прихожей раздавались голоса и веселый смех. Валентин открыл дверь второй комнаты: у стола сидели белокурая девушка и чернявый мужчина. Вероятно, это его объемистый желтый портфель лежал на столе. Мужчина удивленно повел глазами на Валентина, но уже через мгновенье оживленно продолжал:

— Ни в одной из парикмахерских нашего города нет настоящего мастера, такого, который был бы и культурен, и обходителен, и дело свое знал. А вот в Киеве, помню...

Галина при появлении Валентина смущенно покраснела и как-то неловко перебила мужчину:

— Познакомьтесь, пожалуйста.

Тот непринужденно встал и первым протянул руку:

— Бурнаков... Борис Владимирович.

Белокурая девушка также поднялась:

— Ольга Николаевна.

— Вы давно были в Киеве? — заинтересованно спросил Валентин. — Наверное, и не узнать его сейчас.

— А вы что, были в Киеве, да?

— Был... Во время войны...

— Освобождали его?

Валентин пожал плечами:

— Не знаю, как и сказать... Настолько, насколько участвовала авиация в освобождении его.

— Вам просто повезло, мой милый. — Бурнаков небрежно откинулся на стуле. — Я вот не из тех счастливцев, кому удалось принять участие в боях за нашу страну.

Валентин с иронией взглянул на Бориса Владимировича:

— А из каких вы счастливцев?

Бурнаков, не обратив внимания на задиристый тон собеседника, спокойно возразил:

— Из тех, кого забраковали наши эскулапы. Зрение подвело. Сказалась моя ранняя страсть к чтению. С пяти лет, по уверениям моих тетушек, начал я читать, — он снисходительно усмехнулся, — в восемь лет, молодой человек, очки уже украшали вот эту переносицу. Хорошо, что папины связи в Москве позволили проконсультироваться у одного знаменитого профессора. А иначе... — Борис Владимирович, пожав плечами, криво усмехнулся и простодушно предоставил возможность решать присутствующим, что же было бы иначе.

Валентин заметил на себе неодобрительный взгляд Галины. «Сердится, что я так обошелся с этим... красавчиком», — решил он и сказал, нарушив неловкое молчанье:

— М-да... Иначе было бы плохо...

Бурнаков отвел глаза и нервно застучал пальцами по коленке, потом быстро спросил Ольгу Николаевну:

— Вы хотели, кажется, что-то взять у Галины Васильевны?

— Да, да, Галя... Сборник диктантов ты мне сможешь дать до завтра?

— Конечно.