— Какой же ты все-таки... мерзавец, — тяжело произнесла Татьяна Константиновна.

Это было уже слишком. Марк Александрович с силой хлопнул дверью и вышел на улицу под пронизывающие порывы сырого осеннего ветра.

Ночью бушевала осенняя вьюга, била в окна первой снежной крупой, рвала калитки и гремела железными крышами, а утром взошло солнце. И было радостно смотреть, как быстро таяла на дорогах крупа, как по-весеннему звонко зашумели кое-где полные ручьи... А к полудню земля словно покрылась дымящимся маревом. Согретый солнцем воздух источал столько ароматных запахов, что люди удивленно качали головами:

— Может, вторая весна пришла?

После полудня, ближе к вечеру, похолодало, но от этого в воздухе стало лишь свежо, и все больные, кто мог ходить, вышли в больничный сад. Вместе со всеми — первый раз за полтора месяца — вышел в сад Аркадий. Опираясь на костыль и плечо Аси, он с волнением озирался кругом, словно видел эти голые деревья, дорожки, это небо впервые, и жадно вдыхал терпкие запахи увядшего сада.

— Какая красота! — остановившись, восхищенно заговорил он. — Эх, отбросить бы костыль да пробежаться, чтоб дух захватило... Стосковался я на этой койке по ходьбе...

Ася украдкой посмотрела на его бледное, похудевшее лицо, на котором резко выделялся крупный выпуклый лоб, и тихо вздохнула... Вот и уйдет он скоро из больницы, уйдет снова к друзьям, товарищам, будет продолжать вместе с ними большие дела, а она, скромная медицинская сестра, останется опять здесь, вдали от того, к кому за полтора месяца так сильно привязалась... На глазах у нее он с изумительной твердостью переживал два несчастья: свое увечье и измену любимой. В последнее время она научилась сердцем угадывать, когда ему особенно тяжело. В такие минуты он обычно лежал, уставившись взглядом в одну точку, и до крови кусал губы...

Однажды, не выдержав, она подошла к нему:

— Вам принести что-нибудь? Молока, ягод... Или еще что...

Он, прищурив взгляд, посмотрел на нее и отвернулся:

— Нет... А впрочем, принесите книг.

Она принесла ему «Землю Кузнецкую». Сутки он почти не отрывался от книги. Окончив последнюю страницу, снова задумался.

— Понравилась? — спросила Ася, решившись, наконец, подойти к нему.

Аркадий внимательно стая разглядывать ее и, наконец, произнес:

— А если бы вместо Тони Липилиной ослеп сержант, этот Герой, она бы тоже... не перестала любить его?

— Конечно... Ведь когда любят по-настоящему, никакая слепота... и вообще, ничто на любовь не влияет, — простодушно ответила Ася.

— Это в книгах... — мрачно произнес Аркадий и снова отвернулся.

— Неправда... И в жизни, — начала было Ася и неожиданно осеклась: ей вспомнилась Тамара.

— Ну, ну, а как в жизни? — усмехнувшись, взглянул ей в глаза Аркадий, затем, не дождавшись ответа, тихо продолжал: — Хотя, пожалуй, это и верно... для тех, кто по-настоящему любит.

...С этого дня они часто и подолгу разговаривали, но больной темы Ася старалась не касаться. Аркадий понимал ее, и с каждым днем их разговоры становились все откровенней и задушевней.

...А вот теперь приходит время расставаться.

Ася несмело предложила:

— Пойдем, посидим на скамейке?

— Хорошо...

«Сказать ему все... или не надо?» — тревожно подумала Ася, когда они уселись на скамейке, и неожиданно произнесла:

— С завтрашнего дня я ухожу от... я не буду работать в вашей палате...

— Как, почему? — встревожился Аркадий.

Ася смущенно опустила голову и отвернулась от него.

Аркадий беспокойно схватил ее руку, Ася медленно повернула к нему лицо: в глазах блестели непрошеные слезы:

— Почему же... Ася?

В его голосе было столько беспокойного сожаления, что она в отчаянье произнесла то, о чем он никак не догадывался:

— Потому что... потому что... я... люблю тебя! — и вскочив, убежала от него.

За окном — ночь... Стонет на улице октябрьский ветер, подрагивают оконные рамы, принимая на себя его порывистые удары, но в комнате тепло и уютно... Рядом спит Галина; счастливая улыбка блуждает по ее губам, она что-то тихо шепчет во сне, Валентин тихо прикоснулся к ее щеке рукой, она затихла... Беспокойно завозился в кроватке сын, Галина открыла сонные глаза.

— Спи, спи... Я покачаю его... — прошептал Валентин. Она счастливо улыбнулась, прижалась губами к его плечу и снова уснула.

Сердце Валентина полно счастья, такого большого, что он не может уснуть и лежит, слушая, как дышит Галина, лежит, а ему хочется, встать, выбежать на улицу и рассказать всем людям, как он счастлив... Люди, люди! Знаете ли вы, что такое счастье, когда оно приходит к человеку, вчера еще находившемуся на грани отчаяния за свою искалеченную жизнь? Чем отплатить вам, люди, за это счастье? Что я могу дать вам за это?

...Валентин провел ладонью по лицу: на ладони блестели крупные капли пота. Каждое движенье давалось ему с трудом, но лежать спокойно он не мог, настолько взволнованно билось его сердце. Он перегнулся с кровати, достал из тумбочки листы прежде начатого очерка, пробежал их глазами. И сразу вспомнились Санька, Клубенцов, вспомнился умный и чуткий старик Комлев, уверенный в себе Геннадий, вспомнилось, что внизу в эти минуты не угасает трудная горняцкая работа. Вот о них он и должен писать, он не может не сделать этого: так дороги и близки стали эти, еще недавно незнакомые люди. Придет время, он снова будет рядом с ними, но теперь его долг рассказать о них другим. И пусть усмехнется Желтянов, заметив шероховатости очерка. Но пусть же проймет его и краска стыда, когда он увидит, какие это хорошие, какие трудолюбивые и интересные люди, те люди, которые показались ему обычными и ничем не примечательными.

Перо быстро побежало по бумаге...

«Значит, Аркадий скоро выписывается из больницы, — подумала Тамара, сидя в бухгалтерии и сверяя счета, данные ей Татьяной Константиновной. — Что же мне Марк говорил, что Аркадий будет калекой? Ну подожди, милый Марк, тебе это просто так не пройдет».

Тамара еще утром услышала, что Зыкин вскоре возвращается на работу, и это встревожило ее. Если Аркадий снова здоров, к чему она поспешила с выходом замуж за Тачинского!

В обеденный перерыв Тамара побывала в больнице у врача и узнала, что Зыкин действительно на днях выходит из больницы. Перелом кости оказался не опасным. Врач добродушно поведал Тамаре даже о предполагаемом дне выписки «молодого человека».

«Как же быть? — размышляла Тамара — Нужно во что бы то ни стало оправдаться перед Аркадием. А что если... сейчас же написать ему письмо, как будто я не знаю о его выздоровлении. Да, да, это нужно сделать... Он, конечно, поверит мне, и тогда все будет в порядке».

И через полчаса письмо было написано. Она знала, что надо писать Аркадию. Да, да, конечно, она любит его, пусть даже калеку, но сможет ли он простить ее? Она ни на минуту не будет отходить от его постели, и он поймет, как дорого ей недалекое прошлое... лишь бы он простил ее и не вспоминал о тех горьких днях...

И такая торжествующая улыбка застыла на лице Тамары, что Татьяна Константиновна заинтересованно посмотрела на нее.

— Тамара, мне нужны счета... Они готовы?

— Да, да... Сейчас я докончу... — спохватилась Тамара и, спрятав письмо, защелкала костяшками счет.

По небу бегут взлохмаченные темные тучи. Вечерние сумерки сгущаются быстро. Чем темнее, сумрачнее небо, тем властней, неудержимей порывы ветра. В доме начинают скрипеть двери, гулко хлопать ставни. А окна все темнее и темнее. В голову лезет бог весть какая дрянь, а нервы и без того взвинчены...

Тачинский подошел к выключателю и облегченно вздохнул, когда вспыхнул свет и поставил все вещи и предметы в комнате на свои места. Марк Александрович, сам себе в этом не признаваясь, был суеверен. Днем, когда мир был ясен, он смеялся над своими ночными страхами. Но, просыпаясь внезапно в поту ночью после кошмарного сновидения, Марк Александрович леденел, если за окном или в комнате слышался странный шум.