— Хорошо вы устроились... — сказала Тамара, когда обе женщины сели на диван. — Это где покупали, или ты сама сделала?

Тамара взяла в руки с мастерством расшитую маленькую подушку-«думку».

— Сама... — ответила Галина, улыбнувшись. — Времени у меня сейчас много, вот я и занимаюсь вышивкой.

— А где же ваш... ребенок? — спросила Тамара, смутившись: она до сих пор не знала имени ребенка.

— Спит наш Мишенька... Озорной стал, такой беспокойный и капризничает. Понервничала мамка, когда с ним ходила, ну, это и повлияло, наверное...

— А сейчас как? Не ссоритесь, не ругаетесь?

— Ну зачем же... Решили, что и без этого можно жить.

— А здоровье Валентина как? Где он сейчас?

— А вот здесь, за ширмой. Здоровье прежнее: не ходит. Доктор говорит, что это нервное потрясение. Спит он сейчас, кажется.

— Опасная у него болезнь?

— Трудно сказать... Может быть, всю жизнь, а может, и через месяц все в порядке будет... Иван Павлович был у нас здесь уже несколько раз, обещал помочь, чтобы профессора из Москвы вызвали...

Тамара покраснела, узнав, что отец уже смог и здесь побывать, а она собралась лишь сейчас, да и то, когда ей это стало остро необходимо. Она поспешила перевести тему разговора.

— А похудела ты, Галинка... — торопливо сказала она. — Изменилась сильно, я и не узнала сначала.

— Такая наша судьба, чтобы изменяться да худеть, — засмеялась Галина. Она и действительно изменилась: лицо побледнело, резче выступали скулы на щеках, но все это удивительно гармонировало с мягким задумчивым взглядом больших и округлых глаз. Она располагала к себе, вызывала симпатию.

«Хорошее лицо у нее... Счастлива она, наверное», — подумала с завистью Тамара, а вслух сказала:

— Ты знаешь, Галинка, я с Марком-то разошлась.

— Разошлась?! Почему? — брови Галины, изумленно дрогнули.

— А я его и не любила вовсе. Мой Аркадий снова здоров, и разве променяю я его на Марка? Ты Аркадия не видела еще? Я обязательно вас познакомлю. — Тамара помолчала, оглядывая комнату, и хмуро продолжала. — Да, Галя, бывает и так в жизни. Ошибешься, думаешь, что лучше так, а на деле... Да что там говорить... Во всех этих историях всегда оказывается, что мы, женщины, виноваты... А если подумать... Разве легко, например, быть матерью? Вот ты родила, стала матерью, тебе это приятно?

— Подожди... Я не пойму тебя, как это так: приятно, неприятно?

— Ну, что тут не понять. Наша доля такая женская — вышла замуж — и за пеленки... Так ничего хорошего в жизни и не увидишь... А ведь очень хочется — признайся, хочется! — видеть в жизни не только пеленки да горшки... Не знаю, как тебя, а меня иной раз в жар бросает от мысли: выйдешь замуж, и что же дальше? Получишь в коммунальном доме квартиру с общей кухней и каждое утро и вечер будешь ругаться с соседками из-за места на плите... Я думала, что Тачинский выше всего этого, что его жена — это уже что-то не совсем обычное, а получилось... Трус он и серый человек, только личину порядочного набрасывает на себя... Признайся, Галка, разве тебе не хотелось бы выйти замуж за человека с положением?

— Зачем это?

— Как зачем? — искренне удивилась Тамара. — Ты пойми одно: жизнь дается один раз! Зачем эту единственную жизнь наполнять нехватками, заботами, ссорами из-за каждой копейки. А ну-ка припомни, почему многие девчата стремятся выйти замуж за человека, имеющего неплохое материальное положение? Почему?

— Это странный вопрос, Тамара, и я...

— Ты выслушай меня до конца... Когда девушка выходит замуж за офицера, инженера, она уже знает, что, едва поженятся, у нее жизнь начинается — одна мечта... Я имела в Шахтинске таких знакомых и видела, как они живут. Это ж маленькие богини в своем мире, правда, в небольшом.

Галина встала: заплакал ребенок. Присев на стул, она дала маленькому Мише грудь, а сама повернулась к Тамаре.

— Не знаю, как ты, Тамара, — сказала она, — но я и не подумала о том, что женщина должна быть маленькой богиней. Просто мне и в голову это не приходило... И однако я сейчас счастлива и довольна своей жизнью. Ты спрашиваешь меня, приятно ли мне быть матерью? Извини меня, но для того, чтобы понять это, надо самой быть матерью... А уж, если разговор пошел откровенный, отвечу, что я думаю о замужестве по расчету, или, как ты говорила, о супружестве с человеком, имеющим положение в обществе. Страшная жизнь у такой женщины... Обеспеченная, но очень трудная. Что может быть тяжелее, чем жизнь с нелюбимым человеком, пусть и без забот. Кое-кому такая жизнь нравится. — Галина с усмешкой посмотрела на Тамару, и та поняла, что это относится к ней. Но что она могла ответить? Она лишь молча отвела взгляд.

А Галина снова заговорила:

— Конечно, трудно свою семейную жизнь устроить так, как мечталось... От пеленок и горшков, пожалуй, не уйдешь. Но разве это главное? Едва ли... Любишь человека — и пеленок замечать не будешь, а если еще и он тебя любит — вот тогда у вас крепкая семья и получится.

— Кто его знает... — задумчиво ответила Тамара, но голос ее звучал не совсем уверенно. — Это, пожалуй, красивая утопия, — тихо сказала она, но было видно: что-то из разговора задело Тамару за живое.

Тут она вспомнила о цели своего прихода.

— Галинка, знаешь что... Я хочу у вас жить.

— Жить у нас?

— Ну да, жить... Видишь ли...

— Подожди, подожди... О, я понимаю тебя... Ты, вероятно, не одна будешь жить?

— Ой, Галинка, какой ты молодец! Я не знала, как сказать тебе это, а ты меня предупредила... Значит, можно?

— Посиди здесь, я сейчас...

И она, держа на руках Мишу, ушла за ширму.

— Согласие получено, — хмуро сказала, возвратившись, Галина. — Можете жить с нами, места хватит.

Тамара вскочила и радостно бросилась к Галине, намереваясь поцеловать ее, но та смущенно уклонилась:

— Не забывай, что нас двое, — указала она глазами на сына.

— Вылитый отец, — наклонилась над ним Тамара и вдруг быстро выпрямилась и широко раскрытыми глазами посмотрела на Галину.

— Ой, ой... Я же забыла рассказать что-то о Валентине, — голос ее снизился до шепота. — Ты знаешь, он тут познакомился... хотя, нет, я тебе все по порядку завтра расскажу. И эту Зиночку Горлянкину покажу, когда она пойдет мимо.

Сердце Галины кольнуло от недоброго предчувствия.

После ухода Аркадия Тачинский долго сидел в задумчивости за столом. В голове теснилось множество мыслей: о Тамаре, о Зыкине, о Шалине и Клубенцове, он с завистью подумал, как быстро и плотно вошли они в горняцкую массу. А ему каждый день приносил лишь неприятности.

На улице послышались звонкие голоса молодежи, неторопливая, басовитая речь пожилых горняков. Это мимо дома шли с работы горняки третьей смены. Тачинский встрепенулся, торопливо оделся, выключил свет и вышел из дома. Сегодня было его дежурство на шахте.

Сразу же у ворот на него набросился сырой и холодный ветер, сильными порывами ветер распахнул полы пальто, Тачинский поежился и, поплотней укутавшись шарфом, зло поглядел в темноту, в ту сторону, где еще слышались людские голоса: даже то, что люди не боялись сырого ветра и громко разговаривали и смеялись, почему-то раздражало его... Как просто они, эти люди относятся ко всему!

Марк Александрович пришел на шахту, когда смена уже приступила к работе. Взяв у табельщицы сведения о выходе рабочих, главный инженер прошел к себе в кабинет. Через полчаса в кабинете то и дело стали раздаваться телефонные звонки: звонили с пятого горизонта, просили дать указание начальнику внутришахтного транспорта увеличить количество порожняка, потом с «Западной» лавы, вслед за этим — Комлев... И всех беспокоила мысль о порожняке. «Что они всполошились? — лениво подумал он. — Хотя... Ну, ну, все ясно... Октябрьский праздник на носу... Придется позвонить транспортникам, а то еще припишут что-нибудь политическое...»

Главный инженер вызвал к телефону Коротовского, дал ему указание не задерживать вагонетки на опрокидках, побыстрей разворачиваться у забоев, ввести, если нужно, в действие резервные вагончики, неделю назад спущенные в шахту по указанию Клубенцова... Занятый этими делами, Тачинский не замечал, как идет время. Но вот в кабинете стало тихо, наступила неожиданная пауза, и главный инженер поймал себя на мысли, что ему хочется уйти отсюда. В конечном счете, он здесь лишний... Он решает сейчас десятки мелких вопросов, не имеющих большой практической ценности, а главное, основное решается помимо него. А он всю жизнь стремился быть на виду. И до сих пор это ему удавалось. Но теперь... Теперь ему приходится делать то, что пожелает Клубенцов.