Разве нет?

Закрыл книгу, стал вглядываться в цветной портрет на обложке: пухленький господинчик в очках держит перед собой сомкнутые пятерни, и над сплетенными сверху указательными торчит приподнятый кончик большого пальца: ну, кукиш и кукиш!

Или та самая магическая «мудра», тайный знак, предназначенный только для посвященных?

Через день-два в кабинете у генерального взял с полки экземпляр «Корпорации без секретов», показал на портрет с кукишем: это куда же, говорю, любопытно, смотрели его наверняка высокооплачиваемые пиарщики, когда всем нам эту хозяйскую дулю показывали?! Такой, говорю, пиардёж, нам не нужен!

Александр Никитович, не бледневший от сообщений, что прорвало центральный водовод или что горячий металл полцеха залил, тут еле слышно прошептал:

— Давайте никому не будем рассказывать…

— Ну, так и мне ведь никто не говорил! — пришлось проворчать.

Ну, словно по заранее кем-то написанному и Высшими инстанциями утвержденному сценарию снова вошла наша красноярская очаровашка:

— Как там губернатору наш подарок, Александр Никитович? — победно спросила у генерального.

— Было человек триста, но он оказался чуть не самым скромным из всех! — живо откликнулся Александр Никитович.

И она прямо-таки выкрикнула:

— А я вам что говорила?

Наш сухарь-производственник, знавший на комбинате в лицо каждый винтик, осторожно спросил:

— Что — Дон-Кихот?

Руки у него, опять со скрепкой, и в самом деле, слегка подрагивали…

А нет ли в том и нашей вины?

Что некогда бескомпромиссного и бесстрашного Амана так вот и разоружили — всем миром.

И кто из нас нынче так или иначе не развращен? Да и мне ли, столько доброго о Тулееве перед тем написавшему, бросать теперь в него камни?

Или это разные вещи? Бросить камень — одно, а правду сказать — другое?

У нас теперь чуть не у всех один ответчик: Кремль. Наша хата — по-прежнему с краю.

В машине Высшей школы милиции, в белой «волжанке», меня «вернули, откуда взяли» — подвезли до заводоуправления, где мы должны были встретиться с Александром Никитовичем, чтобы вместе ехать потом на встречу со «старичками», с ветеранами стройки и комбината: надо мне выполнять просьбу старого друга Рафика, надо!

На месте не было не только генерального, уже не застал и его помощника, и, что-то новенькое, — даже кого-либо из девчат-секретарш… Пожимая плечами пошел по коридору, ткнулся к новоиспеченному, эх, Сабирович, прости — «инсультанту».

— Что, Раф, «все ушли на фронт», один ты у нас дезертир? — спросил, присаживаясь напротив.

Он опустил трубку и сложил руки на столе. Слегка наклонился и долго вглядывался в меня: будто хотел сообщить что-то важное, и решал теперь — стоит ли?

Удивительное дело: голубоглазый красавец в молодости — тот самый «голубоглазый блондин» — почти таким же он остался и в свои шестьдесят пять: черты лица стали и благородней, и значительней… Железный Татарский Мальчик?

Или все, все мы — Русские Мальчики, как было в войну, которую выиграли наши отцы? Как раз потому и выиграли, что тогда мы были — все вместе.

Раф, Раф! Старый дружище…

Ещё недавно один из «старичков», только что видавший нас вместе, сказал о нем: мол, наш Сабирович вошел в настоящий мужской возраст — «серебро в голове, золото в кармане и сталь в штанах.»

Но зачем оно теперь ему, все это? Вытащившему в своё время из долгов, — спасшему, считай комбинат.

Он горько улыбнулся: будто подслушал, о чем я думал.

Но твердо сказал вдруг совершенно иное:

— Если бы «все ушли на фронт», этого бардака у нас давно бы не было!

Положил ладонь ему на руки:

— Это, пожалуй, я запишу себе, Раф!

— Запиши, — посоветовал он. — Запиши… знаешь, что никого из руководства комбината не будет на вашем «старческом» вечере?.. Только что прилетел новый хозяин выкуп подписывать…

— Выкуп?

— Темнота, чему вас учили… Основной пакет выкупает. Привез нового генерального. С Урала. Губернатор должен вот-вот подъехать: скрепить высокой печатью. Наши все уже там.

— А ты… — начал было я.

— Хрена ли мне там! — сказал он горько. — Что они — о качестве стали?.. «Раф сделал свое дело…»

Ну, так это он горько сказал!

Опять я бросил ладонь ему на руки и даже голову наклонил…

— Ладно! — сказал он, помолчав. — Дать тебе машину? А то опоздаешь.

— Ты не поедешь?

— Вернется за мной — по междугородке жду звонка. Подъеду чуть позже, — и в глазах у него тоже появился предательский блеск. — Если не забуду… понимаешь, какое дело.

Новенькое? О «настоящем» мужском-то возрасте?

«Серебро в голове, золото в кармане, сталь в штанах и слеза в глазу», да…

— Запиши себе! — сказал я уже с порога. — Вечер ветеранов.

И он покорно, как с предписанием врача, согласился:

— Сейчас запишу, да.

Не записал-таки?

Или записал да забыл потом глянуть в бумажку?

Почему-то мне казалось это важным: чтобы непременно был Рафик.

Место в зале мне заняла Маша Поздеева, вдова когда-то самого задушевного друга… Славка-Славка!

Неужели, прежде чем со всеми нами это проделать, они с тебя начали: совсем иным тогда способом…

Уроженец Севера, из-под Архангельска, отслуживший в Германии танкист, «отличник» всех, какие только были тогда, «подготовок», он и тут, на голом, считай, месте, стал обживаться основательно и надолго, к этому же приучал всех вокруг еще в управлении механизации, где начал бульдозеристом, и везде потом, где бы ни был, и — всегда…

После того как закончил техникум, как слесарил, довольно скоро выбился в начальники цеха водоснабжения: вроде бы не громкого, но одного из самых важных на металлургических комбинате, самого, пожалуй, тяжелого…

Но кроме питьевой, кроме технической, они там скоро стали заниматься ещё двумя видами воды: живою и мертвой. Ведь сказкой это считают лишь те, кто давно оторвался от народных корней, а то и вовсе их не имел: Славка был — человек-корень.

И дома у его слесарей вырастали лимоны необыкновенного размера и веса, — перед общим чаепитием в цехе их потом взвешивали и отмечали на табличке с фамилиями на стене — и среди зимы зрели помидоры с кулак, а картошку «профессорскую», за которой он сам ездил в Академгородок, они стали сажать потом с осени — на буграх, с южной стороны: только шесть-восемь выращенных по «профессорской» системе картох входили в ведро — урожай собирали сразу в мешки… опять Русский Мальчик?

Проживший пятьдесят с небольшим…

Он был блестящий изобретатель, и довели его, дотоптали, доели обвинительными речами на собраниях, заседаниях, активах, где только нет, — о частнособственнических, видите ли, инстинктах. Еще бы: чуть ли не первый из комбинатских на премии от «рацух» — рационализаторских, значит, предложений — купил «ниву», первый взялся своими руками строить дачу, первый…

Я тогда валял дурочку в Москве, атаманил в Московском казачьем землячестве — слава Богу, что Борис Кустов, бывший в ту пору генеральным, через своих передал: что, мол, он забыл там, что настоящие-то атаманы — в Сибири? Тут что ни бригадир, что ни «бугор», то — атаман, а что говорить о начальниках цехов или о прорабах — не московских, не липовых «перестроечных», а по-прежнему, как были, — железных?

И я приехал и отработал на Запсибе пять лет, в самую трудную свою, спасибо вам, братцы, пору! Но начал с того, что первым делом постарался Кустову доказать: что тут у нас натворили со Славой Поздеевым, который один, выходит, шел той дорожкой, на которую теперь ринулись все?..

И Кустов приобрел для Поздеева американский прибор, определять в крови сахар, передал для него кучу лекарств, а гроб нести приехали потом два его первых заместителя… как поздно, ребята, ну — как всё поздно!..

…и вот они теперь там сидели, и новый хозяин наставлял их, как жить, и губернатор, наш Дон-Кихот, бывший наш простачок, любимец нищих старух с кэпээрэфовскими билетами и бесстрашный переговорщик с террористами, которые, ну, как нарочно, где только ему не встречались, готовился благословить «выкуп»… или всё уже подписали?