И вот шутки шутками, но, хорошо зная Людмилу Александровну, я вполне серьёзно начал подумывать о её адыгском происхождении. И высокий рост, и красота лица да изящество — это ладно, а вот характер, характер! И настоящая домоправительница, которая за всю жизнь ни разу небось без снежнобелой рубахи за порог Колю не выпустила, и хлебосольная хозяйка, мастерица готовить, и — всю жизнь она то директор техникума, то… И всю жизнь, считай, генеральный подрядчик над этим «субчиком» — моим другом-монтажником…

Нет-нет, чтобы не говорили, а есть что-то в этих модных нынче поисках родословия, что-то — есть.

Сказать, думал, Коле — не сказать?

Что мысленно я уже твёрдо определил его Людмилу Александровну в кабардинские княжны?

Но он будто опередил меня:

— Ерунда это всё! Чем ты занимаешься, слушай? Какой-то черкес привёл его на «Кубок Президента»… у тебя что, других друзей нету?.. Оттуда только вернулся наш Федя Емельяненко, уже двукратный чемпион мира по боям без правил…

И я замямлил:

— Погоди-ка, погодика…

— Чего годить?

— Да там потом в конце все они выходили на публику… может, он и был самый последний, а я уже торопился…

— Как всегда: слона он не заметил.

— Так он ваш, Емельяненко?

— А то чей же. Тут вырос, тут чемпионом стал… давно у нас не был: тебе неинтересно! А вот Владимиру Владимировичу Путину — интересно! — мэр взялся дожимать меня, как Мурат Хасанов — болгарина. — Недавно в Санкт-Петербурге были показательные бои с американцами, на которых он лично присутствовал. И Федя их сделал всех как мальчишек, а после сказал: били американцев и будем бить. Говорят, Владимир Владимирович первый зааплодировал. А потом тут же пригласил Федю на чай, и о чём там они целый час один-на один, можно только догадываться…

— И он сейчас здесь, Емельяненко? В городе?

— Редкий случай, но здесь. То сборы где-нибудь, то бои. Скоро должен опять…

А я уже, конечно, как старый боевой конь — копытом:

— Так, может быть… как-то…

— Возьми его за ручку, Виктор Алексеич, и отведи, — распорядился мэр.

— Наверно, в Дубраве тренируется?

— Ну, это вы разберётесь… бери за ручку, бери. Чем больше смотрю на этих москвичей…

Неужели такой ворчун стал?

Но на душе у меня, когда через несколько минут уже неслись на базу отдыха «Дубрава» за городом, играла музыка…

Неужели Емельяненко, думал, и в самом деле будет ещё на тренировке?

Вот везуха была бы! Вот — пруха!

Но этот, про себя посмеивался, мэр-то, мэр? Не Мэр, а — парень-удача, и правда что. О чем с ним не заговори, о чём не вспомни, и всё это — тут, всё — у него. В Старом Околе.

— В спортзале, говорят, полно автомобильных шин, — рассказывал по дороге Вербкин. — От всяких марок, от всяких — и маленькие, и большие, и просто гигантские. Снесли, что только можно… И вот он часами — по ним, до изнеможения. Интересно было бы застать его за этим занятием, интересно…

Не застали.

Только вышли из машины у ворот базы, как над стайкой девчат, явно выглядывавших кого-то, пронеслось негромкое:

— Идёт, идёт!

Он шёл. Фёдор Емельяненко. Гроза борцовских залов планеты, да!..

Но до чего же обыкновенный у чемпиона был вид.

Вовсе не богатырь. Симпатичное лицо. Ранние залысины. И дружелюбный, открытый взгляд.

— Привет, девчонки, привет! — сказал, когда его окружили.

Мог бы, пожалуй, и вздохнуть: расписывался на протянутых открытках, на книжках, а руки заметно подрагивали и буквы получались не всегда ровными…

— А тут ещё и мы на вашу голову, — сказал ему, невольно извиняясь за «необъявленный визит». — Но тут уж дело такое: старый болельщик, много писал о борцах…

Пошел разговор, и опытным глазом тут же увиделось, что Фёдор как рыба в воде естествен… Ну, может быть, — как птица на ветке, потому что ему, конечно же, как можно скорее хотелось вспорхнуть, ну, да что ж тут: дело понятное.

— Вот о чём хотел. Большего остального: время на чтение выкраиваете? Или совсем некогда этим заниматься?

Он как бы даже слегка удивился:

— Да почему же? Читаю много, можно сказать…

— Но когда, когда?

Дальше я не стал, но в подтексте это как бы оставалось жить: когда, если часами по автомобильным шинам колотить, пальцы вон до сих пор — ходуном?

— После тренировки, — сказал он. — Во время отдыха… И потом — в самолёте, в поезде. В дороге приходится проводить много времени. Вот и беру с собой.

— Что-нибудь такое полегче?.. Чтобы в аэропорту не жалко выбросить?

— Да нет, — сказал он как-то очень серьёзно. — Я классиков люблю читать.

Я, конечно, воспрял:

— Каких классиков?

— Наших, русских. Достоевского люблю. Толстого. Недавно вот прочитал Бунина. «Тёмные аллеи»…

Я сказал:

— Можно вас обниму?

Нет, ну правда.

Представить себе: тяжкая работа, орущий зал… Весь в поту, это само собой, а то и кровь, как без нее. И чужая, и, бывает, — своя…

А он: Бунин. «Тёмные аллеи». Гимн нежности!

О чём ещё человека долго спрашивать. И — зачем?

Договорились увидеться позже, всё ещё подрагивающей рукой он написал номер мобильника.

— Так вы-то где сейчас? — спросил.

Сказал, что отсюда скорее всего вернусь в Москву, но почти тут же придётся съездить в Майкоп.

— Мурику передадите привет?

Сперва я даже не понял:

— Что-что?

— Мурату Хасанову.

— Ну, конечно, — сказал я, будто спохватившись. — Обязательно передам. И ему, и Арамбию…

— Мы часто на сборах — с Муриком, — снова сказал он с такой удивительной мягкостью и с такой душевной чистотой в голосе…

Представить, опять же: тяжёлый вес в самбо и чемпион по боям без правил. Два самых сильных в мире человека. Двое громил.

Но, может, им-то как раз нежности больше всего и не хватает? — подумалось вдруг. — Более того: может быть, во имя неё-то как раз и ломают они друг дружке хребты?

Однажды холодным вечером по склону горы катилась озябшая Кудрявка, так звали это растеньице, а фамилия Кудрявки была — Перекати-Поле…

Катилась она давно и очень устала, но до степи, где Кудрявка могла передохнуть, было ещё далеко, и она прямо-таки не знала, что делать.

В дальнее путешествие она пустилась впервые, опыта у неё не было, а к рассказам Старых Колючек она всегда относилась не очень внимательно.

Конечно, старшие говорили ей, чтобы она подождала остальных, вместе в дороге всегда веселее и безопасней, но она не послушалась, покатилась одна, и теперь была готова расплакаться от страха и одиночества.

Неподалёку зашуршала сухая трава, и Кудрявка вздрогнула и оглянулась. Ничего подозрительного она не увидела, но на всякий случай продолжала оглядываться и оглядывалась до тех пор, пока не свалилась с небольшого обрыва.

От обиды она чуть не заплакала, но тут увидела впереди большой серый камень и решила, что возле него она сможет, наконец, остановиться.

Под камнем был затишек, а сам он ещё хранил дневное тепло. Усталая Кудрявка прижалась к нему продрогшим тельцем и тут же уснула.

Проснулась она оттого, что кто-то пытался отодвинуть её от нагретого местечка.

— Что ты делаешь, эй? — пробормотала она ещё в полусне.

И этот «кто-то» дунул ей в уши:

— Решишь, наконец-то, по-человечески отдохнуть, а твоё место занято!

— Но я сюда прикатилась первая! — возразила Кудрявка, окончательно просыпаясь.

— Вот-вот! — продолжал тот же голос. — Она прикатилась, видишь ли. Наверняка — в первый раз. А то, что я — я! — прилетаю сюда уже много лет…

— Прилетаешь? — удивилась Кудрявка, оглядываясь. — Ты умеешь летать?

— Да уж чего проще! — сказал тот же голос.

— Но люди не умеют летать.

— А кто тебе сказал, что я — человек?