На всякий случай сняли на пленку памятный камень на окраине города, а тронулись дальше — наша попутчица разговорилась, наконец: да как, мол, тут у нас? Весь город только об одном и говорит: и смех, и грех… Богатыри, конечно, при такой-то жизни давно повывелись, да зато что правда, то правда — помидоры в Карачарове, и в самом деле, растут богатырские. Таких помидоров — больше нигде. И на вкус: ой, какие особенные! Поэтому люди на базаре первым делом всегда и спрашивают: откуда, мол, помидоры? Карачаровские, нет ли? А тут приехал в Муром комик этот… ну, известный теперь везде… из техникума который…

Она замялась, словно боясь вдруг попасть впросак и оконфузиться, и наши ей дружно взялись подсказывать:

— Из кулинарного?

— Хазанов, что ли?

Она поблагодарила тоном:

— Вот-вот.

— Геннадий Хазанов?

— Он.

— И что Хазанов? — посыпались вопросы. — И что он, что?

Женщина слегка осмелела:

— Пришел тоже на базар… А про помидоры, видать, уже знал. Вот идёт, а за ним, конечно, толпа. Собрал целый карагод!.. И все люди переспрашивают: он? Не он?.. Да неужели, и правда, он? Да он, он!

— Хазанов! — опять её наши выручили. — Хазанов.

— А там стоял за прилавком человек, у которого всегда — лучше всех эти помидоры… От он подходит к нему с этим карагодом: дак, а что это за помидоры? И правда, карачаровские?.. Правда, тот отвечает. Из того самого Карачарова?.. А тот: сам не видишь? Другого Карачарова тут нету!.. И точно, нету? — тот спрашивает. А продавец ему тогда: чего ты, мужик, пристал как банный лист?.. Хочешь брать, дак бери, а торговать не мешай: видишь вон, какая за тобой ко мне очередь!.. Тот руками развел и — дальше… Вся толпа за ним, возле продавца никого не осталось, а он тогда: ты куда их повел, эй?! — женщина поднесла ладошку ко рту, все чего-то смущаясь. — Что там бы-ыло… от хохота весь базар чуть не плакал!

Наши тогда тоже посмеялись вволюшку: группа была в основном из молодых дипломников ВГИКа.

— Давно это было? — спросил я.

— Да уж с месяц, а то и чуть больше — у него всегда ранние помидоры…

— Ну, ему-то потом хоть объяснили?

— Дак не знаю. К нему никто теперь больше не подходит, — сказала она жалостливо. — Только глазами покажут: это вот — тот самый, что не узнал артиста. И пальцем — коло виска… Кто ж такие помидоры и будет у его брать?

Было это, считай, полтора десятка лет назад, но до сих пор помню и будто смущенный её голос, и виноватое отчего-то лицо. Явно хотела отдариться за то, что её подвезли, но никак не могла решить: как отнесутся к этой истории модные ребята в драных шортах и майках с иностранными буквами?

Только сочувственный мой тон её и поддерживал… где ты, природная деликатность — сохранилась ещё хоть в каком-нибудь уголке?!

Оставшись от природы человеком порывистым, способным творческие планы резко переменить, бывало, от еле слышного зова, я тогда убеждал себя: что надо, отснимем, даст Бог, в Дивеево, а на обратном пути предложу ребятам на денек заскочить в Карачарово, к этому неожиданному страдальцу. Руку пожму ему, обниму. Если печалится, скажу: брат, выше голову! Эти твои землячки, которые вертят пальцем возле виска, не тебя унижают — себя самих. Ну, что делать?.. Такая нам выпала карта: будем терпеть. И будем работать. Ты вот — богатырские свои помидоры выращивать, я — писать. Больше ничего не умею: писать да читать. И, знаешь, что вычитал?.. Что семена, которые оставляли даже на небольшое время в пещере Печерской Лавры рядом с мощами твоего односельчанина Ильи Муромца, Ильи Ивановича, прорастали в несколько раз быстрей и урожай давали почти невиданный. Как жаль, что мало когда-то возле него постоял, что не очень внимательно разглядывал: только и помню черное, с серебряными крестами сукно, низко надвинутый капюшон да восковые, на груди сложенные персты… А ты, брат, живёшь в таком месте, над каким и нынче благодать не иссякла. Иначе откуда эти ваши знаменитые помидоры? Это — знак нам всем. Свыше. Всегда это помни, и дай Бог тебе здоровья долго-долго ещё трудиться на твоих грядках и с ясными глазами стоять потом за прилавком… это хорошо, что этот московский гость встретился тебе на базаре, а не пришел к тебе в огород, а то и ботва бы вдруг попривяла, и цветки бы осыпались, и плоды почернели… как знать? Я тебе уже не о Хазанове, он, старая ещё школа, куда деликатней остальных: я — обо всех!. Многих из них хорошо знаю лично. Хочешь, расскажу тебе? Только подальше отойдем от растений…

…Было это, повторюсь, полтора десятка лет назад, но вроде бы незначительное происшествие не только не забылась — сделалось для меня предметом чуть ли не постоянных размышлений… О чем?

О том же самом: о языке. О слове.

Разумеется, он не собирался этого делать, Геннадий Хазанов.

Но вольно или невольно популярный артист, мастер слова, многолетним своим изобильным, как помидоры в Карачарове, творчеством, считай, перевернул жизнь в «отдельно взятом» провинциальном городке, все поставил, хоть на малое время, с ног да на голову, в неустойчивом и без того, по смутным-то временам, сознании некоторых изменил шкалу ценностей…

А, может быть, в этом смысле мы давно должны говорить об «отдельно взятой» стране?

Бесконечным потоком пошловатых, а то и попросту хамских шуточек, и в самом деле, опущенной не то что до провинциального — уже до местечкового уровня.

Разве с вами не бывало, что, нажимая одну кнопку за другой, в одно и то же время вы всюду видели на телеэкране одни и те же до боли знакомые лица с одними и теми же ужимками и чуть ли не одинаковыми словами на одну и ту же тему?

У чеченцев есть сказка о муравье, такая маленькая, что не грех привести её полностью: «Давным давно один человек сказал муравью:

— Ва, муравей, какая у тебя большая голова, хоть сам ты и маленький!

— Голова бывает большая, если много ума.

— А почему у тебя такая тонкая талия?

— Талия бывает тонкой у благородного человека!

— А отчего твой зад такой толстый?

— Благородный человек не станет говорить о том, что ниже пояса, — ответил муравей.»

Давайте вдруг на минуту представим, что по какому-нибудь общественному уговору — хотя бы не на целый год, именуемый «Годом русского языка», а только на один день — штатных наших юмористов вежливо попросили бы не говорить о том, что «ниже пояса». Постараться хоть на денёк об этом забыть…

И вот вы нажимаете одну кнопку, другую… четвертую… шестую, а на экране — сплошная темь!

Но не прольётся ли в этот день над городами и весями нашего Отечества удивительный, ещё небывалый свет?!

Есть такие люди, пока, слава Богу, — есть. Подполковник медицинской службы в отставке, бывший хирург. Истый книгочей, настоящий библиофил, и правда что — «ходячая энциклопедия». И — отчаянный меломан, сам с хорошим голосом. Ещё недавно был заведующим отделением в майкопском военном госпитале, а вечерами пел под «Русскую удаль», под уникальный, это и в самом деле так, оркестр русских народных инструментов. Потому-то, когда ему исполнилось семьдесят пять, главный дирижер «Русской удали» Анатолий Шипитько решил посвятить Ивану Тихоновичу Болдыреву концерт, в котором тот должен был солировать… Эх, как Иван Тихонович со всеми своими многочисленными наградами, во всей нестареющей воинской красе, с мощным своим, так и не покинувшим его, не ослабевшим басом, прошелся потом, оренбургский казак, «вдоль по Питерской»! Как погулял по залу вместе с «двенадцатью разбойниками» и атаманом их Кудеяром, который у всех на глазах превратился в смиренного монаха Питирима!

Общительный и благожелательный нрав сделал Ивана Тихоновича добровольным «культоргом», не только обзванивающим своих многочисленных подопечных перед приездом какого-нибудь знаменитого артиста, которого наконец-таки удалось Анатолию Шипитько залучить в Майкоп, но и рассказывающим потом дорогие сердцам понимающей публики подробности… Он ведь, Болдырев, первым приходит в филармонию перед концертом и уходит последним, деликатно пропуская впереди себя редкого, дорогого гостя…