Другое событие — и какого масштаба! — в конце концов заставило «благоразумных» принять решение, оно должно было немедленно (и в будущем) изменить, переориентировать судьбу французского королевства: мы говорим о казни, по приказу фанатиков-протестантов, короля Англии Карла I, дяди Людовика и зятя регентши.
Конечно, в Англии не впервые казнили, вернее, убивали короля; во Франции такое тоже случалось, но ни монах Жак Клеман, ни полумонах Равальяк не принадлежали к «так называемой реформистской» Церкви, ни один парламент или Верховный суд не отдавали приказа о казни. Казнь Карла I ошеломила. Ошеломила Париж и даже фрондеров, которые поспешили заявить, что сожалеют. Казнь внушила ужас большинству французских парламентариев и Сен-Жермену, дав противникам Фронды серьезные аргументы. Мазарини смог еще нагляднее объяснить регентше — она вряд ли хорошо понимала, что представляют собой английские государственные институты, — на что может осмелиться парламент (даже очищенный) против своего монарха.
Можно с уверенностью утверждать, что ловкий кардинал, хорошо знавший Европу, повсюду имевший информаторов и шпионов, давно понял, что представляет собой гражданская война в Англии, поражение короля при Нейсби (1645 год), «продажа» его парламенту за 200 000 ливров милыми его сердцу шотландцами и окончательная победа армии Кромвеля над тем, что осталось от парламента в декабре 1648 года. Казнь 9 февраля, казалось, исключившая на какое-то время Англию из «сообщества наций», предоставила Мазарини некоторую свободу действий и веские аргументы против тех, кто замыслил бы нанести урон монархии.
Самые благоразумные из парламентариев, а также те, кто родственными отношениями (или деньгами) был связан с финансистами, которых фрондеры преследовали, грабили, сажали, в тюрьму, в открытую начали переговоры с Сен-Жерменом. Аела там обстояли неплохо: самые прозорливые финансисты не колеблясь снабжали двор всем необходимым (уже в самом начале февраля Бонно отправил туда карету денег). Мы не станем подробно описывать эти переговоры — для нас представит интерес только их связь с военными событиями. Если не состоявшаяся измена Тюренна давала преимущество Мазарини (он получил обратно основную часть его войска, немецкую), то прибытие под Суассон в середине марта эрцгерцога в сопровождении фрондера Нуармутье подарило надежду парижским переговорщикам. Кроме того, Гонди и Конти, которые лгали так же легко, как делали глупости, начали распускать слухи, о прибытии войск из Нормандии (в действительности, некоторые части начали движение, но их остановили) и даже с запада, на помощь Фронде. К несчастью для последней, 22 марта стало известно, что войска Дюплесси-Пралена, поддерживаемые наемниками Эрлаха, попутно грабившими Шампань, быстро теснят испанцев к Нидерландам. Несмотря на крайние меры коадъютора и Конти, все время надеявшихся на помощь испанцев, следовало как-то завершать историю. Мир, намеченный в Рюэле, был заключен 1 апреля в Сен-Жермене и мало-помалу становился свершившимся фактом (хотя провинция еще бурлила).
Как это всегда бывает, высокородных бунтовщиков вознаградили за то, что они соизволили покориться. Они стали губернаторами провинций (должность Нуармутье, предводителя испанцев, стоила 50 000 экю) или получили огромное количество золота и серебра: 200 000 ливров маршалу де Ламотт-Уданкуру, 300 000 — 400 000 ливров — Эльбефу (первому из взбунтовавшихся аристократов) и по крайней мере 700 000 ливров Лонгвиллю. Конти, помимо денежного вознаграждения, получил право заседать в Высшем совете, что было большой честью (которой он не стоил), но продлилось недолго. Как и во времена регентства Марии Медичи, дворянский бунт принес огромные барыши. По возвращении Мазарини пообещал никогда больше не беспокоить парламент, привлек нескольких новых лиц к участию в финансовых делах, поклялся, что король не возьмет в долг больше 12 миллионов до конца 1650 года, — это обещание, впрочем, как и почти все остальные, кардинал не собирался, да и не мог сдержать.
Последовали волнующие сцены встреч. «Знать» Парижа безропотно покорилась и прибыла в Рюэль, чтобы склониться перед юным королем, королевой-регентшей, и — само собой разумеется — перед Мазарини и Конде (настоящим победителем). Анна Австрийская приняла их холодно; Мазарини был медоточиво любезен, и Конти даже опустился до поцелуя (позже он женился на одной из племянниц Джулио); оба Лонгвилля краснели и что-то бормотали. Старый Сезар Вандомский, бастард Генриха IV, воспользовался встречей, чтоб попросить у Мазарини (который только этого и ждал) руки одной из его племянниц, тринадцатилетней Лауры Манчини, для своего сына герцога де Меркёра: какой союз! В это время опасная госпожа де Шеврез (которую бог знает почему звали «шевретт», то есть «козочкой») находилась в Брюсселе, откуда пять лет интриговала против Мазарини. Теперь она вела переговоры о примирении и возвращении… используя самый веский аргумент — деньги. В более или менее счастливых встречах не участвовал Бофор: он разъезжал по Парижу, тщетно требуя пост губернатора Бретани и весьма денежное Адмиралтейство. Не было и коадъютора Гонди: он скомпрометировал себя слишком сильно, в Рюэле не хотели его видеть… Двор остановился там перед тем, как пуститься в обратный путь, но не в столицу, а на север.
В Париже объявление мира резко снизило цену сетье[67] (156 литров) пшеницы с 60 ливров 6 марта до 18 ливров 3 апреля. Дороги и реки были разблокированы, хлебные амбары скупщиков открылись. Рынки и мясные лавки ломились от продуктов, Париж мог теперь себя прокормить и вернуться к почти нормальной жизни, забыв о листовках и брошюрках — мазаринидах, где непристойности чередовались с политическими идеями: во время Фронды каждый месяц их появлялось до 400 штук, теперь выпуск снизился до 50 — до следующего приступа народного гнева. Чтобы отпраздновать наступление мира, к королеве направили депутацию (она выказала полное безразличие) и отслужили еще один благодарственный молебен.
Закончилась ли Фронда? Нет, конечно, если говорить о провинциальных бунтах, которые будут повторяться, и о тех выступлениях, которым положит конец «странствующий» двор. В действительности, после подписания мира двор практически сразу отправился на север — к Перонне, Амьену и Компьеню, красивой лесистой местности. Причиной подобного маршрута было недоверие — во-первых, к соседней постоянно волнующейся Нормандии и к некоторым местам в Пикардии (в том числе к Перонне), где могли внезапно расцвести местные фрондочки, во-вторых, к Парижу, чей бурный темперамент мог проявиться с улучшением погоды и где все интриговали, и, в-третьих, к врагам-испанцам, расположившимся лагерем в Артуа после поражения в марте под Суассоном. Следовало торжественно начать классическую весеннюю кампанию — и для этого назначить главнокомандующего армиями короля. Каждый думал о Конде, бесспорно лучшем из генералов. Но Мазарини устроил так, что избрали графа д'Аркура, считая, что принц приобрел слишком большой вес, потерял скромность и чувство меры и теперь стоит подумать о том, чтобы заменить его другим военным. Отсюда началась, вернее, стала заметной напряженность в отношениях между принцем и кардиналом: первый откровенно презирал второго (плебей!), а тот знал ему цену. В конечном итоге большая часть последующих событий вытекает именно из противостояния Конде и Мазарини.
Итак, кампанию следовало начинать, и целью ее было взятие Камбре. После некоторых колебаний и отвлекающих маневров, в июне, д'Аркур решился выступить. Испанцам удалось ввести подкрепление в осажденный город, и французский генерал вынужден был в начале июля отказаться от осады, что очень раздосадовало Мазарини. В дальнейшем кампания шла с переменным успехом, процветали грабежи, причем особенно отличались полки Эрлаха. Коротко говоря, пустая кампания.
Пропутешествовав семь с половиной месяцев, 18 августа 1649 года король и двор вернулись в Париж, Как обычно, парижане приветствовали «возвращенцев» долго и очень торжественно: проезд карет длился три часа от городских ворот до Пале-Рояля, Мазарини сидел в карете, и его, проклинаемого несколько месяцев назад, приветствовали, как и всех остальных. Какой город!
