На митинге выступали рабочие, ученые, писатели, волнующие речи произнеси писатель Фадеев и академик Ферсман.

Такие же митинги прошли в Ленинграде, Киеве, Минске. В адрес президента Испанской республики Асанья и председателя Совета Министров Хираля направлялись телеграммы с выражением глубокого сочувствия и пожеланиями успехов в борьбе против реакции.

Все это говорило о нарастании накала борьбы и свидетельствовало о дальнейшем росте военной опасности. Мир неукоснительно двигался к войне.

В течение двух лет по всей стране проводились два больших партийных мероприятия – вначале проверка партийных документов, а затем их обмен. Как проверка партийных документов, так и обмен выявили в партии много чуждых людей, а также и прямых врагов, проникших в отдельные партийные организации.

Когда я прибыл в Челябинск, то на заводе проверка партийных документов еще полностью не закончилась, и на одном из открытых партийных собраний шло рассмотрение всей прошлой деятельности одного из членов организации.

Он был коренным жителем Челябинска – здесь в городе родился и за всю свою жизнь из Челябинска никуда не выезжал.

– Ну, а где ты был, когда казаки захватили власть в городе? Тогда все члены партии были мобилизованы для борьбы с казаками?

– За два дня до этого я уехал на охоту. И эти дни меня в городе не было, – ответил проходивший проверку.

– Все члены организации были предупреждены об опасности положения, как же ты это на охоту собрался в такое время? – последовал новый вопрос. – Струсил, что ли? Тогда так и скажи, чего же молчишь?

Спрашиваемый – один из работников отдела снабжения – высокий, худой человек, стоял опустив голову и переминался с ноги на ногу.

Кто-то из присутствовавших на собрании вполголоса произнес:

– Если бы мы все знали, что такие вопросы нам задавать будут – тогда наверное и проступков бы многих не совершали. А сколько ему в то время лет было?

Последняя фраза долетела до председателя.

– Ты какого года рождения? – И сам же ответил, перелистав лежавшие перед ним бумаги – 1900-го. Уже вполне сознательным был. За свои поступки мог отвечать.

Я сидел и думал – знаем ли мы всех тех, с кем ежедневно встречаемся, разговариваем, участвуем в общем процессе производства вот этого сложного завода.

Нет, не знаем. Только небольшая часть огромной массы людей нам знакома – остальных мы не знаем совсем. В стране недавно закончилась гражданская война. Где они были тогда? Все ли тогда находились по одну сторону баррикад. Что они тогда делали?

– Ну, а как он работает у себя в отделе?

Раздалось сразу несколько голосов:

– Хорошо, он один из самых старательных…

– Ну что же, будем считать проверенным.

…В одну из встреч с Тевосяном он с большой тревогой в голосе оказал:

– Боюсь, как бы дров не наломали.

В Челябинске те же самые опасения высказывал Власов. Как-то он пришел из обкома явно расстроенный.

– Что-нибудь случилось? – спросил я.

– Неприятный разговор был с Рындиным.

Я знал, что секретарь обкома Рындин не благоволил Власову.

– На совещании он вдруг обратился ко мне с вопросом, – стал рассказывать мне Власов о том, что было в обкоме. – «Как же это к вам на завод троцкистка пролезла?» и назвал фамилию одной учительницы. Я сказал, что, как вам известно, кадры в школах подбираются гороно, а не нами. И в это время один из членов обкома, поддерживая Рындииа, сказал: «Мы знаем Власова как волевого человека. Когда он не хочет, например, выполнить просьбу обкома, так он такую энергию развивает, что просто диву даешься, а здесь троцкистка преподает в школе, где обучаются дети рабочих завода, и он отгораживается от этого чисто формальными рассуждениями». – «Я эту учительницу знаю, никогда она троцкисткой не была, правда, дружила с одной действительно троцкисткой, но это было еще до дискуссии с троцкистами. Да откуда вы взяли, что она троцкистка?» – в запальчивости спросил я. «Ну, откуда мы взяли – это нам знать. А вот почему вы не интересуетесь своими кадрами и раскрываете двери для троцкистов, этим нам, видимо, надо поинтересоваться». Так что, по-видимому, мной будут интересоваться, – тихо проговорил Власов. – Здесь можно легко и голову потерять. Вы знаете, как ко мне относится Рындин.

Перед этим разговором с Власовым я прочитал в «Правде» статью Бориса Левина «За что человека посадили в тюрьму?»

И я напомнил Власову об этой статье – мне кажется, что начинают обращать серьезное внимание на допущенные ошибки, и этот разговор в обкоме объясняется, видимо, тем, что Рындин вообще вас недолюбливает.

– Может быть.

А статья, опубликованная третьего августа в «Правде», выделялась из всего того, что в течение последних двух лет печаталось в газетах.

«Бывают всякого рода ошибки. В том числе и судебные, – писал Левин.

Но дело Есюнина – это не ошибка, это двойное преступление людей, которые находятся на партийных и судебных постах.

Конюха Кардяжской бумажной фабрики Ивана Есюнина исключили из партии за сокрытие социального происхождения. Он скрыл, что у отца до революции в деревне была бакалейная лавка. Правда, сам Иван Есюнин ползал тогда еще двухлетним пискуном под столом.

Не только лавки, но, пожалуй, и вывески торгового заведения своего отца Иван Есюнин не запомнил. Вот что скрыл при вступлении в партию Есюнин, написав в анкете, что он сын середняка.

Райком отобрал партийный билет. Но бдительность в Зуевском районе Кировского края блюдет не только райком, но и энергичный народный судья. Может быть, у этого народного судьи в работе летнее затишье и попросту делать нечего.

Может быть, жаркая погода мешает нормально осуществлять высокие судебные функции. Но судья Фофанов принялся за дело Есюнина со страстностью и горячностью необычными и удивительными. Учиняется длительное следствие. Вызываются десятки свидетелей для выяснения социального прошлого конюха Есюнина. Заводится дело. Пишутся протоколы дознания, и в заключение – скорый и далеко не милосердный приговор:

…Есюнина Ивана Александровича на основании ст. 169-й 2 ч УК подвергнуть мере наказания – лишению свободы сроком на полтора года…

Бдительность – до конца! Не откладывая, человека отправили в тюрьму.

Есть строгие директивы партии о том, что человек после исключения из партии за проступки, не порочащие его как беспартийного работника Советского государства, не лишается прав, которыми пользуется любой беспартийный в нашей стране, и в частности права на труд.

В Зуеве, видимо, проводят партийные директивы, ставя их вниз головой, извращая и уничтожая их.

В Зуеве конюха Есюнина, виновного только в том, что он исключен из партии, лишили работы и посадили в тюрьму. Посадили в тюрьму честного рабочего, ударника, пять раз премированного.

…Посадили в тюрьму отца пяти малых ребят. И никто в большом районе, никто из партийных, советских руководителей не подумал о том, что это – вопиющее безобразие.

Кто же после этого поверит судье Фофанову, что приговор «окончательный».

Нет не окончательный. Мы не сомневаемся, что окончательный приговор будет гласить:

За издевательство над честным человеком, за грубейшее извращение директив партии – народного судью Фофанова лишить права судить людей.

Ибо не только судить, но и заводить дела нужно с головой».

От редакции в конце статьи стояло:

«Обращаем внимание прокурора СССР на грубейшие искажения линии партии в судебной практике, допущенные в деле И. Есюнина. Имеющиеся у нас материалы говорят о том, что случай с Есюниным далеко не единичный. Так по Гурьяновскому округу Казахстана осуждены по аналогичным делам десятки исключенных из партии. Судья Дангазского района этого округа Зиновьев осудил на разные сроки лишения свободы 37 исключенных из партии по мотивам сокрытия социального происхождения при вступлении в партию».

…Власова на некоторое время оставили в покое. По-видимому, это было результатом второй статьи, появившейся в «Правде» 17 сентября 1936 года. Статья «О большевистской бдительности и усердствующих дураках» шла от редакции, без подписи. Она начиналась словами: «Революционная бдительность – неотъемлемое качество большевика. Бдительность необходима на любом участке, во всякой обстановке, она должна пронизать каждый шаг и каждое действие коммуниста…»