– Поступим так: я дам вам денег, рассчитайтесь с хозяйкой и переезжайте в Эссен. Мы устроим вас здесь.

Через неделю я снова был в Дуйсбурге. При встрече с директором завода он спросил, нет ли у меня каких-либо претензий. Я сказал, что есть и мне хотелось бы их обсудить. Сидя в его кабинете, я пожаловался ему на действия Остгофа в отношении наших практикантов. Рассказал о том, как он пытается развращать практикантов, затаскивая их с первого же дня в разного рода неблаговидные заведения. По мере того как я говорил, выискивая в немецком языке слова, чтобы точнее передать свою мысль и вместе с тем не выходить за рамки светского разговора, суровое лицо старого директора стало смягчаться, и он с веселой улыбкой произнес:

– Я полагал, что у вас действительно имеются какие-то серьезные претензии к фирме. То, что вы говорите, – просто результат взаимного непонимания. Наши люди в Москве были бы не только в претензии, но, наоборот, признательны, если бы кто-то из ваших пригласил их к веселым девочкам. А вы жалуетесь! Вы упомянули слово «мораль». Оно у нас и у вас, по всей видимости, имеет разное значение. Но если вас раздражают усилия Остгофа быть любезным с вашими практикантами, что же, мы можем сказать ему, чтобы он не выходил за рамки своих чисто договорных обязанностей…

У нас к вам имеются более серьезные претензии, – продолжал директор. – Не лично к вам, а к вам как представителю советской организации, с которой мы имеем соглашение. В газете «Уральский рабочий» появилась статья, прямо обвиняющая нашу фирму в том, что мы организовали поджог уральского машиностроительного завода.

Это сообщение для меня было большой новостью.

О поджоге на Уралмаше я ничего не знал, в газетах об этом не было ни строчки.

– Мне ничего не известно об этом, – в некотором замешательстве произнес я.

– Остгоф, – сказал директор, – которого вы обвиняете в том, в чем ни одного молодого человека нельзя обвинять, регулярно информирует нас о том, что делается на Уралмаше.

Слово «Уралмаш» директор произнес абсолютно правильно.

«Вероятно, это слово он часто употребляет», – подумал я.

И, как бы читая мои мысли, директор сказал:

– Наш завод и Уралмаш работают в одной области. Надо всегда интересоваться тем, что делают, – он запнулся, – делают аналогичные заводы в других странах. Мы выписываем Остгофу и «Правду», и «Известия», и «Уральский рабочий». Мы должны знать, что делается на «Уралмаше», – решительно произнес директор. – Ну, а Остгофу я скажу, чтобы он не расточал свои любезности, – и директор поднялся со своего стула, протягивая мне руку.

«Sind sie von tscheka?»[40]

Мне очень хотелось познакомиться с производством ферросплавов. Попытки попасть на ферросплавные заводы Швеции закончились неудачей. В Германии было ферросплавное производство, и мы покупали здесь многие сплавы – феррохром, ферровольфрам, феррованадий, ферромолибден. Я предложил работникам Торгпредства свои услуги.

– Зачем вам посылать своих приемщиков из Берлина и тратить лишние деньги на билеты? Поручите приемку мне.

Все ферросплавные заводы, где мы производили закупки, находились в западной части Германии.

В Торгпредстве со мной легко согласились и сразу же предложили поехать к швейцарской границе в район города Базеля – в небольшой городок Мург, где находился один из заводов, выплавлявший ферровольфрам и ферромолибден.

Эта поездка хорошо сохранилась у меня в памяти, может быть, потому, что сопровождалась несколькими приключениями. Они начались уже в Берлине. Прежде всего я пропустил свой поезд на Базель, так как почему-то решил, что двадцать два часа обозначают двенадцать часов ночи, и прибыл на вокзал в одиннадцать тридцать.

Следующий поезд на Базель отходил в пять часов утра. Жил я далеко от вокзала, и возвращаться домой не было никакого смысла. Я снял номер в небольшой гостинице рядом с вокзалом.

Мне пришлось очень долго объяснять служащему, что номер мне нужен всего на три-четыре часа, просто подремать. Расчетливый немец никак не мог понять, зачем нужно снимать номер всего на три часа.

– Платить-то вам придется все равно за сутки, – в недоумении твердил он мне.

Полусонный, в половине пятого я снова был на вокзале. В купе, куда я сел, находилось трое – девушка лет двадцати, пожилая женщина, видимо ее мать, и полный краснолицый мужчина – немец. На женщинах было невиданное много ранее одеяние, напоминающее древнеримские туники. Лицо девушки казалось выточенным из слоновой кости, но со слегка лимонным оттенком. Оно поразило меня своей необычайностью.

Когда я вошел и произнес «Guten Morgen»[41], то в ответ услышал английское «Good morning»[42].

Собеседник двух необычных дам силился вести с ними разговор по-французски, но он плохо знал французский язык, а женщины, по-видимому, также не были искушены в нем. Когда я занял место в купе, немец обратился ко мне с вопросом:

– Вы по-английски не говорите?

– Нет.

– Какая жалость! Вы только посмотрите, какая прелесть эта девушка, а я как болван принужден молчать.

Потом, после некоторой паузы, он добавил:

– Едут в Манхайм из Индии к своим знакомым. Я готов изменить свой маршрут и ехать до Манхайма и даже, черт возьми, дальше. Но как же быть с языком?

А женщины открыли саквояж, вынули бананы и лепешки. Протягивая мне лепешку, старшая сказала по-английски:

– Попробуйте, это домашнее печенье.

Мобилизовав все свои познания в английском языке, я все же смог объяснить, что я русский, прибыл сюда в Германию из Москвы. Девушка, вероятно, поняла и сказала:

– Сейчас в Москве находится индийский писатель.

Обрадовавшись, что меня поняли, я воскликнул:

– Тагор!

– Вы неправильно произносите его имя – его зовут Тагур. Рабиндранат Тагур.

Вскоре индуски вышли из купе – у них была пересадка.

– Я провожу их до Манхайма, – сказал немец, – это случается раз в жизни.

Около двенадцати ночи я прибыл в Базель.

– Вам лучше всего ночевать в Базеле. Утром вы можете выехать на Шопфхайм, а там и Мург рядом, – сказал мне железнодорожный служащий. Но оказалось, что в Базеле я могу быть только на немецкой стороне вокзала. Чтобы пройти в город, необходимо иметь швейцарскую визу.

– Через двадцать минут отходит поезд на Шопфхайм, – сказал мне один из железнодорожников. – Поезжайте до Шопфхайма – там и переночуете. А от Шопфхайма до Мурга всего шесть километров.

Я вскочил на местный поезд и через несколько минут – уже в начале первого часа ночи – вышел на пустынный перрон Шопфхайма. На привокзальной площади ни души. На двухэтажном домике, напротив здания вокзала надпись: «Gasthaus»[43].

Я уже много путешествовал по Германии и хорошо впал эти небольшие провинциальные гостиницы – внизу пивная, а наверху несколько гостиничных номеров. Хозяева, как правило, живут здесь же.

У дверей меня встретил тучный немец – хозяин, и на мой вопрос, есть ли свободные номера, ответил:

– К сожалению, нет. Но вы можете переночевать в гостинице Шлюссель. Ее трудно найти, но Ганс проводит вас.

Ко мне подошел парнишка, и мы пошли с ним по узкихм темным улочкам городка. Было уже около часа ночи, когда мы вошли в вестибюль трехэтажного домика. За конторкой дремал старик. Он дал мне карточку – анкету. Фамилия, имя, год рождения, откуда прибыл, сколько намеревается пробыть и подпись.

Сняв со стены ключ, старик открыл комнату, пожелал мне спокойной ночи и вышел. А я повернул ключ в дверях, разделся и только принял горизонтальное положение, как моментально заснул. Проснулся я от пенья… соловьев. У открытого окна в плотных кустах жасмина и сирени пели соловьи.

Начало светать – вдали виднелись вершины снежных гор, а неподалеку блестела полоска воды – Рейн. Мне казалось, что все это я вижу во сне. После индустриального Рура картина казалась неправдоподобной.