Граф промычал что-то. [2140]— Un conseil d’ami que je vous donne. Décampez et au plutôt, nous sommes au mauvais quart d’heure. Все пожарные трубы высланы, c’est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut. [2141]Прощайте, мой милый. Ах да, — прокричал он ему из двери, — правда ли, что графиня попалась в лапки [2142]des saints pères de la Société de Jésus? [2143]
— Не знаю. [2144]
Пьер приехал домой, уже смеркалось. Человек 8 разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные посетители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец он остался один и, [2145]лежа на постели, стал читать письма.
Прочтя то [2146]письмо, [2147]которое извещало его о смерти графини, Пьер [2148]вскочил на постели, промычал громко, как от внутренней боли, и, быстро закрываясь одеялом, упал на подушку.
«Они — солдаты на батарее, старик, значение всего: сопрягать надо, [2149]забыть и понять надо...» и он заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, из длинного ряда сновидений этой ночи в его памяти осталось одно: [2150]он лежал один, слабый и беспомощный, и высокий старец в белом одеянии [2151]стоял над ним и говорил ему:
— Имеющий уши — да слышит. Легче верблюду пройти в игольное ушко, чем богатому в царство небесное. Отдай всё и иди за мной.
— Но кому отдать? — спросил Пьер.
— Отдай всё, — повторил голос. — Имение твое дурно нажито, отдай его.
— Но кому? Как?
— Отдай его... [2152]это были последние слова, и когда Пьер проснулся, как бы в ответ на эти сновиденья, первые слова, которые услыхал Пьер, [2153]были слова дворецкого, доносившего, что есть приказ от начальства уезжать всем из Москвы, что Москву сдают неприятелю, что все бегут и едут.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того, чтобы итти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо с тем, чтобы убежать от всех людей этих и от своего богатства и дома, которые сами собой отдавались неприятелю и спасали его от непреодолимого затруднения: кому и как отдать их? [2154]
В середине лета Элен жила в Петергофе, как и всегда окруженная цветом петербургского общества. Но, как и обыкновенно во время лета, характер кружка Элен несколько изменился. Вследствие не политических, а географических соображений (того, что жили рядом люди чужого кружка, а люди своего кружка жили в Царском и Павловском) в общество Элен вошли люди противуположные ее [2155]общественному бонапартистскому направлению. В числе этих людей был один легитимист M-r de Shabor, живший в Петергофе и пленившийся красотой de la belle Hélène и сделавшийся ее домашним человеком. В продолжение лета, когда все были разрознены, всё было хорошо. Встречаясь и принимая посещения своего прежнего домашнего человека, Элен небрежно представляла M-r de Schabor и в его отсутствие говорила про него с ласковым пренебрежением: N’est ce pas qu’il est très gentil, mon petit M-r de Shabor? [2156]
Всё шло хорошо, но в августе месяце высшее общество съезжалось в Петербург, и Элен чувствовала, что m-r de Shabor, принадлежащий к другому лагерю и доставлявший ей много удовольствия во время летних вакаций, должен быть удален. К несчастию, le petit M-r de Shabor, имевший на правой стороне лба, в волосах и на усах седую прядь (что представлялось всем чем-то очень важным, [2157]потому что такая отметина была у Rohan), слышать не хотел о прекращении полюбившихся ему отношений с богатой, красивой и толстой русской графиней. Приезжая в Россию с целью, как он выражался своим приятелям, de baiser les comtesses russes, [2158]он, раз достигнув этой цели, не хотел отказаться и заявлял свои права. Тогда Элен, с свойственной глупым женщинам хитростью, нашла, как ей казалось, средство верное отделаться от него. Она стала плакать, молиться богу и мучаться раскаянием. Но le petit monsieur и на эту мину нашел контр-мину, и на эту болячку нашел французское средство, от которого нельзя было отказаться. Он принял участие в раскаяньи графини и стал говорить об утешениях истинной католической религии, которая одна могла спасти их.
M-r de Shabor привел своего друга аббата, настоящего, и другого à robe courte, [2159]сводил графиню в тайный католический храм, где она от избытка чувств упала в слезах перед алтарем, к которому она была подведена. Аббат положил ей на голову руки, и, как она сама потом рассказывала, Элен почувствовала что-то вроде дуновения свежего ветра, которое сошло ей в душу. [2160]Ей объяснили, что это была la grâce. [2161]
В тот же вечер ей привели аббата à robe longue; [2162]он исповедывал ее и отпустил ей ее грехи. На другой день пришел другой à robe courte и принес ей ящик, в котором была Hostie, [2163]оставив его ей на дому [2164]для употребления.
После нескольких дней Элен, к удивлению своему и к некоторому удовольствию (в том, что она, однако, такую необыкновенную вещь сделала), узнала, что она теперь вступила в истинную католическую церковь и что на днях сам папа узнает о ней и пришлет ей [2165]какую-то бумагу.
M-r de Shabor с умиленным и счастливым лицом ходил к ней, как нежный брат, целовал ее в лоб и говорил о том, что теперь он [2166]совершенно счастлив. За всё это время говорилась с примесью важных французских и даже латинских слов [2167]такая странная путаница вокруг Элен, что она несомненно была уверена, что с ней случилось что-то новое и очень важное.
Из романов, рассказов и слухов о папах, монахах и духовниках католических Элен составила себе приятное представление о романичности и [2168]свободе отношений того мира, в который она вступила, и потому с удовольствием сознавала происшедшую в ней перемену. Она [2169]предполагала (как и всегда бывает в деле хитрости, что глупый человек проводит более умных), она предполагала, что цель всего — этих слов и хлопот около нее — состояла в том, чтобы, обратив ее в католичество, взять с нее денег в пользу иезуитских учреждений (о чем ей делали намеки) и [2170]соединить ее неразрывными узами с Шабором. Поддаваясь им, она стремилась совсем к другой цели.
