— Так, [1620]— сказал Пьер, — а это какая улица? — спросил он в свою очередь, оглядывая вокруг себя деревянные низенькие домики, разбросанные между садиками в узкой немощеной улице.

[1621]— Да бог ее знает. Ей и названья нет. [1622]Кривой переулок зовут, а то тоже старая Козиха. Та вон Козиха настоящая, а это — Грузины одно слово. [1623]

— А далеко [1624]еще до заставы? — спросил Пьер. [1625]

— Да, не близко.

— Батюшка, ваше сиятельство, Петр Кирилыч, — послышался вдруг женский звонкий, знакомый Пьеру голос от одного из садиков. [1626]

30-летняя, худая, румяная красивая женщина, одетая почти как барыня [1627]стояла у калитки.

— Здравия желаю, ваше сиятельство, — сказала она [1628]с чуть заметным веселым упреком, как будто за то, что Пьер не узнавал ее. [1629]— Я смотрю, точно граф. Да что это так? Куда изволите?

Пьер вгляделся в нее и узнавал.

— Ак... Аксю... Аксинья... — сказал он.

— Извольте Аксюшей звать, — сказала она.

— Ты куда же, как же это? [1630]Ты у меня в доме была? Постой.

— Нет, ваше сиятельство, я к вашим не хожу. [1631]Что ж, бог с ними. [1632]Листрат Евстигнеич на меня что-то тогда списали княжне. Я и не нуждаюсь, дай бог им, — говорила Аксюша так внушительно и ласково, что Пьер невольно остановился, [1633]слушая ее.

Глядя на нее, ему пришла новая мысль о том, что ему делать.

— Я, ваше сиятельство, по милости божьей и вашей ни в ком не нуждаюсь, слава богу, вот домик имею и корову, и не хуже других живем. Я никогда интересанкой не была, и напрасно так обо мне понимают. Я княжну видела, и они сказали...

— Ты ведь жената? — вдруг спросил Пьер.

— Замужем, ваше сиятельство, — улыбаясь ямочками, сказала Аксюша, — разве не изволите помнить? Мы у вас с мужем тогда были с поклоном. [1634]

Я ничего не горжусь, что я будто чиновница стала. Бывают и благородные хуже простых. Напрасно так обо мне думали...

— Ты что же, уезжаешь с мужем? — спросил Пьер.

— Нет, ваше сиятельство, куда ж ехать нам. Я думаю, тоже люди... А вы изволите?..

В это время они вошли в ворота маленького домика. Пьер остановился и взял ее за руку.

— Аксюша, поместишь ты меня у себя в доме, чтоб никто не знал? Я тебе заплачу за это, но только теперь у меня денег [нет.] Ты извощику отдай, но чтобы никто не знал. [1635]

— Ах, батюшка, ваше сиятельство, всей душой. Пожалуйте, осчастливьте. Я, ваше сиятельство, никогда не была и не буду интересанкой. Может, помните, какая Аксюша была, — сказала она с веселой кокетливостью. — Я всей душой рада.

— Ну, пойдем, — и Пьер большими шагами пошел с ней [1636]на крыльцо.

Аксюша, не переставая, говорила, рассказывала про то, как она живет с старухой матерью, с дочерью и мужем, о том, что муж большого ума человек, но ослаб и к вину склонен, что у нее знакомые благородные есть, что она к княжне Грузинской вхожа и что она всей душой рада, но что боится, как бы графу не показалось низко у нее жить.

— Только муж твой не рассказал бы, — сказал Пьер.

— Муж-то, Тимофеич, — смеясь, сказала она. — Он теперь, как ребенок малый, что я велю, то и будет. Ослаб человек, а большого ума. И генерал ихний говорил, что кабы он не пил так, этому человеку цены нет, и я бы с ним, говорит, в жизнь не расстался, а теперь ослаб.

Что же, ваше сиятельство, неужели правда, что так Москву и отдадут? Мы читали указ, так там сказано.

— Да, отдадут, — сказал Пьер. [1637]

— А я так сужу, ваше сиятельство, мое дело женское, что француз — всё одно люди, и только с ним обойтись, он и ничего. Всё обхожденье делу, потому что ежли грубость и необразованье... А благородные люди везде есть. Я и Листрату Евстигнеичу говорю. Вы, может, думаете, что я чего добиваюсь. Я ничем не нуждаюсь, а благодарю бога и вам желаю. [1638]

В середине разговора Аксиньи Ларивоновны вошел старичок в калошах на босу ногу и, строго оглядев Пьера, едва удостоил его поклона.

— Тимофеич, ваше сиятельство, — с робкой улыбкой сказала Аксинья Ларивоновна. [1639]

Тимофеич прокашлялся.

— Обедать пора, — сказал он строго и пошел в дверь.

— Большого ума был, — сказала Аксинья Ларивоновна, — а теперь ослаб, совсем ослаб.

* № 208 (рук. № 94. T. III, ч. 3, гл. XVIII). [1640]

[1641]Выходя с заднего крыльца, первое лицо, которое встретилось Пьеру, была худая, красивая и румяная 30-летняя женщина, [1642]одетая в розовое платье, с шелковым лиловым платочком на голове; взглянув на Пьера смеющимися черными глазами, женщина эта проговорила: — Здравствуйте, Петр Кирилыч, — и закрылась платочком. Это движенье руки, этот взгляд, эта улыбка, эти звуки голоса — всё вдруг воскресило в Пьере одно из лучших воспоминаний его молодости. Живо вспомнился Пьеру его первый приезд из-за границы к отцу в этот самый дом, из которого он бежал теперь. Живо вспомнилось ему это же лицо, эти же глаза, но тогда свежие, [1643]молодые, 16-тилетние и представлявшиеся Пьеру верхом красоты и поэзии. 16-тилетняя Аксюша была тогда только что привезена из деревни. Пьер встретил ее в коридоре и влюбился в нее. Он не понимал тогда, зачем была привезена эта Аксюша и какое было ее назначение в доме. Она числилась горничной княжны, но у нее была отдельная комната, и она ничего не делала. Пьер один раз провел всю ночь (это было весной) под окном ее комнаты. Она высунулась в окно, окликнула его и, узнав, что он тут только для того, чтобы ее видеть, позвала его в свою комнату. [1644]Войдя потихоньку в комнату Аксюши, Пьер, не помня себя от восторга, бросился к ней и, обнимая ее, стал уверять в своей любви. Совершенно неожиданно Аксюша оттолкнула его и заплакала.

— И вы тоже? — сказала она. И она рассказала Пьеру всё свое горе. Ее привезли из деревни к барину, она боялась его, она бежать хотела, ее поймали и воротили... Пьер тотчас ушел от нее и на другой день — неслыханная смелость — стал говорить своему отцу об Аксюше, прося, чтобы ее отпустили в деревню. Граф ударил сына и выгнал его вон из Москвы. Аксюша [1645]осталась в Москве и после болезни и смерти старого графа была в близких сношениях со многими богатыми молодыми людьми в Москве, нажила себе маленькое состояние, домик на Пресне и вышла замуж [за] отставного повытчика, старого и пьяного человека. В продолжение 12 лет, прошедших с того времени, Пьер раз 10 встречал Аксинью Ларивоновну (как ее звали теперь), и хотя разговор их ограничивался самыми простыми приветствиями, они чувствовали оба, что были чем-то тесно и честно связаны между собой. Хотя ни он, ни она никогда не вспоминали не увенчавшуюся успехом попытку Пьера, они оба чувствовали, что в одну из самых хороших минут своей жизни они сошлись в одном хорошем чувстве. И от этого-то, когда Пьер говаривал Аксинье, встречая в своем доме, куда она хаживала к своим родным: — Ну, как поживаешь, Аксюша? — и она отвечала: — Помаленьку, Петр Кирилыч, как вас бог милует?