— То-то теперь запел: патушка, переяславные, ни пуду, ни пуду, [510]— говорил один, [511]вероятно кучер господский, подле Pierr’а. [512]
— Что, мусью, видно, русский соус кисел, француз набил оскомину, [513]— подхватил шутку кучера приказный. Pierre посмотрел, покачал головой, сморщился [514]и, повернувшись, пошел назад к дрожкам, [515]и решил, что он не может больше оставаться в Москве и едет к армии.
Растопчин был занят и через адъютанта выслал сказать, что очень хорошо. Pierre поехал домой и оставил приказание своему всезнающему, всемогущему, умнейшему и известному всей Москве дворецкому Евстратовичу о том, что он в ночь поедет в Татаринову к войску. [516]<И дворецкий всё вспомнил и обо всем распорядился. Он старого Безухого берейтора послал с подводой и лошадьми верховыми вперед, а графу была готова коляска и выслана подстава.>
К утру 25, никому не сказавшись, Pierre выехал и приехал к вечеру к войскам [517]в дрожках на подставных. Лошади его ждали в Князькове. Князьково было полно войсками и до половины разрушено. [518]По дороге у офицеров Pierre узнал, что он выехал в самое время и что нынче или завтра [519]должно было быть генеральное сражение. «Ну что ж делать? Ведь я этого хотел, — сказал сам себе Pierre, — теперь — кончено».
У разломанных ворот стояла его подвода с кучером, берейтором и верховыми лошадьми. Pierre было проехал своих, но берейтор, [520]узнав, окликнул его, и Pierre обрадовался, увидав свои знакомые лица после бесчисленного количества чужих солдатских лиц, которые он [521]видел дорогой. [522]
Берейтор с лошадьми и повозкой [523]стоял в середине пехотного полка. [524]
Для того, чтобы иметь менее обращающий на себя общее внимание вид, Pierre намерен был в Князькове переодеться в [525]ополченский мундир своего полка, но, когда он подъехал к своим (переодеваться надо было тут, на воздухе), на глазах солдат и офицеров, удивленно смотревших на [526]его пуховую белую шляпу и толстое тело во фраке, он раздумал. [527]Он отказался также от чая, который приготовил ему берейтор и на который с завистью смотрели офицеры. [528]Pierre торопился скорее ехать. Чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевало беспокойство. Он боялся и сражения, которое должно было быть, и еще более боялся того, что опоздает к этому сражению.
Берейтор привел двух лошадей. Одну рыжую, энглизированную, другого вороного жеребца. [529]Pierre давно не ездил верхом, и ему жутко было влезать на лошадь. Он [530]спросил, какая посмирнее. Берейтор задумался.
— Эта мягче, ваше сиятельство. [531]
Pierre выбрал ту, которая была помягче, и, когда ему ее подвели, он, робко оглядываясь — не смеется ли кто над ним — он схватился за гриву с такой энергией и усилием, как будто он ни за что в мире не выпустит эту гриву, и влез, желая поправить очки и не в силах отнять руки от седла и поводьев. Берейтор неодобрительно посмотрел на [532]согнутые ноги [533]и пригнутое к луке огромное тело своего графа [534]и, сев на свою лошадь, приготовился сопутствовать.
— Нет, не надо, [535]оставайся, я один, — прошамкал Pierre. Во-первых, ему не хотелось иметь сзади себя этот укоризненный взгляд на свою посадку, а во-вторых, не подвергать берейтора тем опасностям, которым он [536]намерен был подвергать себя. [537]
Закусив губу и пригнувшись наперед, Pierre ударил обоими каблуками по пахам лошади, этими же каблуками уцепился за лошадь, натянул и дернул неровно на сторону взятыми поводьями и, не отпуская гриву, пустился по дороге неровным галопом, предавая свою душу богу.
Проскакав версты две и едва держась от напряжения на седле, Pierre остановил свою лошадь и поехал шагом, стараясь обдумать свое положение. [538]
№ 179 (рук. № 89. T. III, ч. 2, гл. XXI—XXIII).
<У Бенигсена был в саду обед в палатке, приготовленный отличным поваром, с отличными винами. Хотя Pierre и не был знаком с ним, Кутайсов повел его к нему.
— Он очень рад будет. Все у него обедают. [539]
Pierre хотел ехать сейчас осматривать позицию, но Кутайсов отговорил:
— Лучше поезжайте после обеда с Бенигсеном. Он едет. По всей позиции проедет.
— Ах да. Это — очень интересно.
Действительно, после обеда он сел на дрожки с адъютантом Тучковым и поехал.> [540]
Они проехали по фронту линии назад [541]через окапываемое бруствером [542]Бородино, [543]в котором уже был Pierre, потом [544]на редут, [545]еще не имевший и потом получивший название редута Раевского, на котором устанавливали пушки. Pierre не обратил никакого внимания [546]на этот редут. (Везде одинаково копали.) Он не знал, что это место сделается памятнейшим из всех мест [547]Бородинского поля, потом [548]они поехали к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревны изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали через поломанную, выбитую, как градом, рожь по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши, тоже тогда еще копаемые и [549]памятные Pierr’у только потому, что здесь он, слезши с лошади, во рву позавтракал с Кутайсовым у [550]полковника, предложившего им битков.
Бенигсен остановился [551]на флешах и стал смотреть на неприятелей напротив, в бывшем нашим еще вчера Шевардинском редуте, он был версты за 1½, и офицеры уверяли, что там группа это Наполеон или Мюрат. [552]Когда Pierre подошел опять к Бенигсену, он говорил что-то, критикуя расположение этого места и говоря: — Необходимо надо было подвинуться вперед.
