Эти два лица представлялись графу Растопчину олицетворением de la plèbe, de la lie du peuple, [2365]и к ним он более обращался. [2366]Кучер [2367]утвердительно мигал глазами на каждое слово Растопчина. Кузнец, раскрыв рот и подняв брови, смотрел на генерала.
— Своим судом расправляйтесь с ним! — крикнул Растопчин [2368]и взглянул на кузнеца и на рыжего кучера, представителей de la plèbe. Рыжий кучер, согнувшись и закрыв лицо руками, задыхаясь, теснился прочь от крыльца. [2369]Кузнец морщился, как бы сбираясь плакать. [2370]
Почти все, стоявшие в первом ряду, [2371]отстранились и втеснились назад в толпу. Но в то время, как эти теснились назад, другие напирали вперед, и те, которые не видали того, что было, особенно те, которые были с пиками и ружьями, навалились на злодея, которого била команда драгун. [2372]Тем, которые были сзади, казалось, что этот злодей сейчас только что-то сделал ужасное. В толпе говорили, что он убить хотел Растопчина, что он царя убить хотел, что он — француз, и несколько человек пристало к драгунам. [2373]
Граф Растопчин сел между тем на дрожки, стоявшие на заднем дворе, и поехал по Мясницкой к Сокольникам.
Через 10 минут разбитое, измазанное в крови и пыли, уже мертвое, лицо [2374]Верещагина билось по мостовой. [2375]
— За что же? Кто он? — спрашивали в толпе.
— Как звать?
— Михаилом.
— Господи, помилуй раба твоего Михаила, — и толпа долго теснилась около трупа, лежащего на улице. [2376]
Новая глава
Побывав в своем загородном доме в Сокольниках и отдав там последние распоряжения, граф Растопчин на быстрых лошадях ехал через Сокольничье поле к Яузе. Как и всегда, человек обдумывает причину своего гнева только после того, как он удовлетворит ему; граф Растопчин перебирал в своей душе причины против Верещагина и, как всегда это бывает, чувствуя себя виноватым, старался только в воображении своем увеличить вину наказанного человека. «Он был судим и приговорен к смертной казни», думал Растопчин (никогда Верещагин не был приговорен, но было сказано только, и то по настоянию графа Растопчина, что он достоин смертной казни, но присуждается к каторжной работе).
«Он бравировал меня, он смеялся над законом, я не мог оставить его. Он развращенный полуобразованием и трактирами мерзавец. Народ разорвал бы меня. Ему нужно было мяса, как голодной стае волков», думал граф. «И сколько десятков тысяч людей гибнет на войнах. Что же я позволю себе думать о таком ничтожестве. Le bien publique!..» И граф Растопчин, чтобы развлечься от неотвязчивого воспоминания, стал смотреть по сторонам. Как ни свежо было теперь это воспоминание, он чувствовал, что оно глубоко, до крови врезалось в его сердце, что след этого воспоминания никогда не заживет, что чем дальше, тем злее, мучительнее будет оно жить в нем до конца жизни. Он слышал, ему казалось теперь, звук своих слов (как-то нечаянно, невольно сказанных): «руби его, вы головой ответите мне». Он видел испуганное лицо драгуна, вспомнил взгляд молчаливого, [2377]робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в синем лисьем тулупчике, — красивый, честный, рыцарски державший свое слово мальчик. «Нет, он изменник, он злодей. Он развращенный трактирной беседой». И Растопчин, чтобы развлечься, [2378]старался приглядываться к тому, что было вокруг его.
Поле было пустым, только в конце его, у богадельни и желтого дома [2379]странные люди [2380]в белых одеждах по три, по два, по одному — странно двигались то взад, то вперед по полю.
Это были только что выпущенные сумашедшие.
Один высокий сумашедший бежал к дрожкам графа Растопчина. [2381]
Обросшее неровными клочками бороды лицо его было худо, желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно-желтым белкам.
Он, не переставая, говорил и говорил, [2382]очевидно, не для того, чтобы его слышали, но только для того, чтобы изложить то, что ему было необходимо. На сумрачном лице его не только не было улыбки, но и не было возможности ее. Лицо его выражало постоянное торжество и строгое осуждение. [2383]
— Они трижды убили меня. Я трижды воскресал из мертвых. [2384]Они побили меня каменьями , [2385]они распяли меня. Они думали, что я не воскресну. Третий раз они растерзали мое тело. Они думали, что я умру и царствие божие разрушится. Я трижды разрушу и трижды воздвигну его. Убийцы царства небесного не узрят. [2386]Убийцы царства небесного...., — кричал он, всё возвышая и возвышая голос.
Граф Растопчин велел [2387]кучеру ехать скорее. Но долго ещё сумашедший бежал за ним и грозно кричал всё то же.
Въезжая в улицу, граф Растопчин оглянулся на [2388]одиноко на огромном поле стоявшего [2389]человека в белом халате. Он, что-то крича, продолжал делать жесты уезжающему Растопчину.
№ 241 (T. III, ч. 3, гл. XXVI—XXIX).
[2390]Благовестили к вечерне. Пьер в армяке сидел на столбике тротуара Арбата против Николы Явленного и смотрел вверх по пустой улице, ожидая всякую минуту увидать подходивших французов. Два человека пробежали, сказав, что они уже на Смоленском рынке, и два французских гусара проехали рысью по улице.
[2391]Пьер вышел [2392]в это утро из дома [2393]с намерением принять участие в последней защите Москвы. Он [2394]верил еще в сражение, последнее, отчаянное, как защита Сарагоссы. Но [2395]Москва была пуста, [2396]только кое-где были толпы, и Пьер понял, что сражения не будет. Но его все-таки волновало беспокойство, потребность показать, что всё ему море по колено. Главное чувство, владевшее им в эти дни, было то русское чувство, которое заставляет загулявшего купца перебить все зеркала, чувство, выражающее высший суд над всеми искусственными условиями жизни на основании какой-то другой, неясно сознанной истины. [2397]
В конце Арбата показалась пыль в заходящих лучах солнца. Послышались крики французов, увидавших первую большую длинную красивую улицу, и из-за пыли показалась двигающаяся кавалерия. Пьер, не спуская глаз, смотрел на их приближение.
