Учёба. Ещё никогда Даше не было настолько трудно. Курс явно рассчитывался на людей постарше — ребята от двенадцати до четырнадцати из её группы не так страдали от перегрузок, как девятилетняя младшеклассница. Кроме того, часто встречались понятия, с которыми девочка просто не была знакома — а это означало, что в свободное время придётся напрягаться, разбираясь по сетевым справочникам с совершенно неизвестными вещами, а потом пересматривать запись урока, воспринимая его содержание уже иным образом.

Но это ещё полбеды. Настоящим кошмаром для Даши были книги. Шекспир, Лопе де Вега, Мольер, Сервантес и многие другие древние авторы навевали скуку и уныние тяжеловесностью языка и вялостью развития сюжета. Кроме того, озадачивала подчёркнуто инфантильная мотивация героев — да стоило хоть немного напрячь мозги, как разум подсказывал значительно лучшее решение задачи, чем то, которое выбирали герои. Отчего у ник и происходили мучения и возникали преграды, на преодолении которых, собственно, и строилась интрига.

Спасали обсуждения, в которых принимали участие Йода и Юморист. Эти инсекты успевали ознакомиться с эпохой и страной, в которой разворачивались события, описанные в книге, отчего понимали прочитанное иначе и многое могли объяснить. Они даже пересказывали прочитанное, каждый на свой лад.

Физподготовка и занятия по тактике были отдушиной, позволявшей Даше восстанавливать душевные силы, напрягая силы физические. Ребята из группы, конечно, здорово помогали и на полосе препятствий, и в выходах «в поле», подсаживая или забирая часть ноши. Отплатить им удавалось на привалах — даже на костре можно вкусно приготовить. Словом, моральная атмосфера дискомфорта не вызывала. Парни с прибаутками развешивали свои панамы на зубцы боевых конечностей инсекта или подкладывали орехи под его удар.

Время летело пулей — через две недели Наташка Романова заглянула проведать и попрощаться — она закончила курс ходьбы у инструктора Добронравовой и возвращалась в город.

— Знаешь, Дашута, мне начинает здесь нравиться, — сказала она, перед тем, как вернуться к конторе, откуда уходил автобус. — Сама жизнь создаёт такое чувство, как будто ты часть чего-то большого, умного и настойчивого. Это слышно по настроениям, но не новичков с Земли, а местных.

— А не зазноба ли пришла сердцу девичьему? — проскрипел Юморист.

— Да ну тебя совсем, — отмахнулась Таша. — Я вообще от здешних пацанов балдею… ну, от того, что они чувствуют, глядя на меня. Просто никаких душевных сил не хватает сдерживать бедное моё сердечко, — и вздохнула. — Йода! Сделай мне пожалуйста причёску на свой выбор, ну и пусть светлячки над лицом поработают.

— Сам ведь знаешь, что жизнь — это движение, а остановка — смерть, — увещевал Серджио Моретти деспота вся Прерии Степана Асмолова. — А у нас на поприще внешней политики чисто оборонительная тактика — нас щупают, а мы только ёжимся, да изредка кого по руке шлёпаем.

— А чего ты предлагаешь? Объявить Земле войну? Перерезать все коммуникации между метрополиями и их колониями на других планетах?

— Нет, конечно. От этого все только проиграют. Плодотворней было бы установить контроль над частью земной экономики — это позволило бы влиять на принятие политических решений в свою пользу.

— На что нам политические решения, принимаемые за тридевять парсеков, Серджио! Каким боком они нас касаются? У них своя свадьба, а у нас — своя.

— Не, ну Стёп! Здешние Хомо, как ни крути, всё равно часть человечества Земли. Если колыбель нашей цивилизации всерьёз заколбасит, откат дойдёт и досюда. Мы, так или иначе, потребляем массу нужных нам изделий, перенимаем технологии, всасываем научные достижения, сделанные Хомо. Нет, даже полная изоляция не создаст для Прерии непреодолимых трудностей, но неудобств возникнет много.

Другое дело, попытаться обвести… пусть не всю Землю — хотя бы Россию — вокруг непрерывного кризиса, уничтожив в ней, для начала, хотя бы ссудный процент.

— Не читай на ночь фантастики, — ухмыльнулся Степан. — Ты же помнишь, в каких условиях и с какими трудностями это удалось сделать на маленькой изолированной от остального мира Прерии. Я бы ни за что не решился на это, если бы мне не передали слова одной весьма авторитетной аборигеночки, что она прощает мне все будущие ошибки за одно только прекращение трёхдневной войны. Согласись — с таким кредитом доверия невольно чувствуешь крылья за спиной. И я тогда был молод и небит. Хотя, не мне тебе рассказывать, что в оркестре, сыгравшем ту партию мне досталась только последняя нота — звяк треугольника.

Местные «дяди» даже остановили всех своих, кто сочувствовал Ассамблее, махом единым вырубив последние ростки демократии. И позволили мне проводить жестокие эксперименты над обществом, всячески поддерживая многочисленные пробы и ошибки собственными деньгами. Никто нам ничего подобного больше нигде не позволит. Разве что, после безоговорочной капитуляции. Собственно, потому я и заговорил о войне.

— Есть, однако, небольшой шанс мирным путём внедриться в верхние эшелоны власти. Зыбкий, не верный, однако и не полный пустяк. Короче, у Даши Пузиковой объявился прадедушка-олигарх. Ты ведь сам мне не раз толковал, что реальной властью обладают те, кто контролирует крупные производственные сектора и финансовые потоки. Так вот — этот кадр как раз из таких.

Из темноты, рассеянной кругом света от костра, к огоньку вышел Фёдор Матвеев и присел на брёвнышко:

— Привет честной компании.

— Порталом, что ли, ходишь? Возникаешь словно ниоткуда, как только речь заходит про Дашу.

— Мать настаивает, чтобы без моего участия не принимались решения относительно этой девочки, а скрыть от Царицы Улья хоть что-нибудь на её территории немыслимо, — пожал плечами Нах-Нах.

— И чего добивается Термопсайт? Какие у тебя инструкции?

— Не щёлкать клювом. Итак, насколько правильно меня информировали, товарищ Моретти прощупывает почву насчёт начала операции по внедрению агента Пузиковой в ряды земного олигархата. Продолжайте, пожалуйста.

— То есть — ты не возражаешь? — приподнял бровь Серджио.

— Нет. Идея перспективная.

— Не боишься, что у ребёнка получится перегрузка?

— После того кошмара, который ты напустил на неё вместо каникул?

— Кстати, я и сам боялся, что она скиснет.

— Это вряд ли — девочка уже совсем взрослая. Мешок сказал, что она даже присягнула Гаучо и Спутнику.

— Мрак! — буркнул Степан. — Опять обещала снять с себя все моральные ограничения, как только понадобится защитить тех, кто ей дорог?

— Ты же знаешь, что с острого языка Фёклы Максимовны этот обычай стал основополагающим для здешней поросли Хомо, — ухмыльнулся Моретти. — Я, признаться, когда это впервые услыхал, думал, что шутка. А оно как пошло! Уже через год призывники отказывались произносить другие слова, когда наступало время… слушай, Степан! Как ты вообще можешь управлять этой анархией? Ну, я про нашу планету.

— Управлять, говоришь? Сам ведь знаешь, что насилие, за монополию в котором испокон веку бьются все государства на свете, неприменимо здесь в качестве инструмента осуществления властных функций. Тут заключённые в камерах — и те вооружены огнестрелом. А любая ферма, если обойтись с ней не по-доброму, превращается в узел обороны и держится до подхода соседей и спасателей. Тут, кроме как вежливостью, ничем не возьмёшь. Так, ладно вихлять! Так ты, Фёдор Кириллович что? Одобряешь затею Серджио с внедрением Даши в земной олигархат?

— А чего я? — ухмыльнулся Нах-Нах. — Решение не мне принимать, а ребёнку. Но, пока план операции не будет готов, даже не подходите к ней.

— Намекаешь, что его нужно согласовать с тобой?

Федька ухмыльнулся, свернул фигуру из трёх пальцев и пропал.

— Скотина! — воскликнул Степан. — Просто не знаю, что бы мы без него делали… но уважать он так до сих пор и не умеет.