— Конечно же, приходите! Вот увидишь, ма — туда все родители пойдут, — уговаривал Игорь.

Елена Андреевна видела, как сыну хочется, чтобы она пошла в столовую, поэтому она тотчас же согласилась.

Шли, как и обычно, под барабан, но впервые в сопровождении родителей. И впервые никто не орал на курсантов и не приказывал делать «раз» и делать «два». Команды отдавались офицерами четко и строго (но не строже, чем это было необходимо). «Опять офицеры лапшу вешают — что-то не видно было раньше, чтобы они нас в полном составе в столовую водили», — улыбнулся Игорь. Действительно, сегодня в роте были все до единого командиры взводов. А до этого офицер, ведущий строй в столовую, выглядел чуть ли не экзотикой. Но, в принципе, в этом не было никакой необходимости — сержанты и сами прекрасно с этим справлялись. В столовую вошли не как обычно — бегом, а шагом, причем с первой попытки.

Внутри все было, как обычно, только на каждом столе стоял полный комплект кружек.

— Хорошо, что присяга — хоть кружек теперь на всех будет хватать, — весело шепнул Игорю Лупьяненко.

— Если только их не заберут завтра назад, — ответил Тищенко.

— Разговоры! — крикнул Шорох, но, увидев, что на его окрик обернулись родители, улыбнулся и неуклюже пошутил:

— А то падавитесь ад балтавни.

На первое дали вполне приличный суп, но его почти никто не ел. Курсанты в предвкушении домашней еды намеренно старались оставлять побольше места в своих желудках. Но гречневая каша была вкусной, и почти никто не отказался от второго. Вместо надоевшего компота с бромом раздали хоть и изрядно разбавленный, но все же самый настоящий яблочный сок. К соку каждому курсанту дали по булочке. В соке и булочке заключалась вся «праздничность» обеда. Обедали дольше обычного, и Денисов самолично дал команду «Окончить прием пищи» лишь тогда, когда увидел, что почти все курсанты допили сок. Это произошло через десять минут после начала обеда. В другие же дни на обед отводилось не больше семи минут, и курсанты, наспех жуя пищу, уродовали свои желудки, причем без всякой пользы для кого бы то ни было. Игорь как-то неосторожно заявил Гришневичу, что если бы обедали не семь, а двадцать семь минут, да еще в сопровождении классической музыки, это было бы гораздо полезнее и приятнее. Гришневич, внимательно выслушав Игоря, поднял курсанта на смех:

— Ну, ты даешь, Тищенко! Если в армии душар начнут по полчаса кормить, да еще с музыкой… Это уже не армия, а дом отдыха будет. Может тебе, Тищенко, еще и салфетки положить, чтобы ты руки вытер? Га-га-га!

Тищенко подумал, что это было бы совсем неплохо, но этого не сказал, попытавшись лишь слабо защититься:

— Виноват, товарищ сержант. Я просто подумал, что может так в будущем будет?! Я просто читал, что так солдаты в ГДР едят.

— Ну, ты сравнил яйца с пальцами! То ж в ГДР! Страна маленькая, немцы — народ культурный. Обеспечить все гораздо проще. А у нас попробуй на весь Союз все это сделай. Никаких денег не хватит! Да может туфта все это — в газетах любят трепаться и всякую лапшу на уши вешать. Как будто бы ты не читал, что, к примеру, какой-нибудь рядовой Сиськин-Писькин вместе со своими командирами и друзьями отмечал в чепке день рождения. Самовар, конфеты… Да если все это и было, то только для того, чтобы сфотографировать. А ты — музыка! Ничего — скоро службу поймете, и вся эта дурь у вас из голов повыйдет!

«А может, и в самом деле, газеты врут про музыку? Бывает, что и не такое в «Служу Советскому Союзу» показывают», — засомневался Игорь и, в конце концов, согласился с сержантом.

Вместе со всеми встав из-за стола, Игорь попытался отыскать в толпе родителей мать и Славика, но увидел лишь брата, уже выходившего из столовой. Построились тоже без лишних криков и сразу же отправились в казарму.

Перед казармой Денисов построил роту и, прежде чем отпустить, объявил:

— В дальнейшем будет следующий распорядок дня: сейчас в каждом взводе офицерами, прапорщиками и сержантами будут определены лучшие курсанты, которые будут поощрены увольнениями за пределы части. Сразу хочу предупредить — из каждого взвода в увольнения будет отпущено не больше трети курсантов. Поэтому не должно возникать никаких недоразумений по этому поводу. Что будут делать остальные? Остальным мы тоже разрешим быть с родителями вплоть до ужина, но через каждый час они должны будут докладывать сержанту о своем местонахождении. Специально будет открыт актовый зал в клубе для того, чтобы вы могли посидеть там с родителями… Для увольняемых сообщаю — не позже, чем в двадцать два двадцать вы должны будете явиться в казарму и отметиться у дежурного по части. В увольнении вести себя соответственно, формы одежды не нарушать. О возможных замечаниях со стороны патруля незамедлительно доложить своему непосредственному начальнику сразу же по приходу в расположение. Спиртные напитки, естественно, ни в коем случае не употреблять! Чтобы не путаться, я сказал родителям нашей роты, чтобы они ожидали вас на спортгородке. Так что идите туда. Разойдись!

Уже в расположении Мищенко построил взвод и в свою очередь сообщил:

— Мы посоветовались с сержантом Гришневичем и младшим сержантом Шорохом и решили, что в увольнение пойдут: Сашин, Фуганов, Албанов, Каменев, Вурлако, Бытько и Байраков. Кого назвал — выйти из строя! Вам предоставлено право сходить сегодня в честь праздника принятия присяги в увольнение. Вот вам увольнительные записки и идите готовьтесь. Через полчаса вас осмотрит и проинструктирует старшина роты прапорщик Атосевич, а затем уже внизу — дежурный по части. Бытько!

— Я!

— Закрась кремом нитки на своих ботинках, а то их за километр видно.

— Как закрасить? — не понял Бытько.

— Ну не краской же акварельной! Закрась кремом — вымажи.

Игорь был неприятно разочарован тем, что распределение в увольнение уже состоялось, и он не попал в список. «Сашина, Фуганова и Албанова отцы в увольнение взяли — с ними все ясно. К Вурлако родители из Украины приехали, тоже нельзя было не отпустить. Бытько очко рвал перед сержантом… И с ним понятно. А вот почему Байракова и Каменева отпустили?» — с досадой размышлял Тищенко. Еще одной загадкой для Игоря было то, что Мазурин не попал в список. Это было настолько странно, что когда Мищенко распустил взвод, Игорь не выдержал и спросил:

— Слушай, Мазурин, а что это ты в увольнение не пошел? Ведь все военные своих детей забрали домой?

— Все, да не все! Мой отец сегодня в наряде, а мать… Она просила Гришневича…

— Ну и что?

— Что, что. Этот гандон сказал ей, что я плохо нес службу, а для увольнения у нас есть более достойные!

— Это кто более достойный — Фуганов, что ли?! — возмутился Игорь.

— Фуганов, например. Надо было ей сразу к Мищенко подойти, а теперь уже неудобно. Да и Гришневич может припомнить.

Гришневич не любил Мазурина, и это уже давно было ясно Игорю. Сержант в последнее время то и дело ставил его в наряды. Мазурин уже два раза сходил в наряд по роте и раз в столовую, в то время как Сашин — лишь один раз в наряд по штабу, считавшийся одним из самых легких. Большой любви к Тищенко Гришневич тоже не испытывал, но Игорь, хоть и с некоторой опаской, все же решил попросить увольнение:

— Товарищ сержант, разрешите обратиться — курсант Тищенко?

Казалось, что Гришневич знает, зачем пришел Игорь. Исподлобья глянув на Игоря, сержант хмуро произнес:

— Слушаю тебя.

— Товарищ сержант, ко мне мама и брат приехали.

— Хорошо, что приехали. Хочешь пойти к ним?

— Никак нет. То есть да… Они далеко ехали… не минчане… Товарищ сержант, а мне нельзя с ними в увольнение сходить? Город очень хочется посмотреть.

— Тищенко, а как ты думаешь — ты хорошо служишь?

— Не знаю. Наверное, не очень…

— Я тоже думаю, что не очень. А ведь ты сам слышал, что ротный говорил — в увольнение можно отпустить только треть взвода. А ты разве относишься к лучшей трети?

Игорь ничего не ответил.

— Ну, вот ты и сам, Тищенко, видишь, что в увольнение тебе пока рано. Ведь так?