Он был не прочь свалить часть работы на подвернувшегося Бытько.

— Гутиковский! — позвал Бытько.

— Чего тебе? — Гутиковский подозрительно посмотрел в его сторону.

— Помоги мне бак отнести, — попросил Бытько.

— Я бы помог, но мне еще хэбэ помечать надо и сапоги, — неохотно ответил Гутиковский.

— А может, все же поможешь?

— Некогда мне — чего приколебался! Вон Тищенко попроси, он уже все сделал, — схитрил Гутиковский.

Бытько вопросительно посмотрел на Игоря. Тищенко не был эгоистом, но не любил Бытько за подхалимство. Поэтому, буркнув: «Мне тоже некогда», Игорь поспешил выйти из умывальника. Бытько уже собрался, было, распрощаться с обручем или дождаться, когда наряд понесет вечером бак на наташу, но Семиверстов и не думал отпускать свою жертву. Он пошел на тумбочку и сменил стоявшего там ленинградца Петрова. Петров стоял в наряде с чужим взводом из-за очередного залета. Взглянув на часы, ленинградец увидел, что Семиверстов пришел на четверть часа раньше и улыбнулся своей неожиданной маленькой удаче. Тем временем Игорь от нечего делать разглядывал старые боевые листки, в том числе и свой, который они делали пять дней назад вместе с Лозицким. Дождавшись, пока Петров дойдет до умывальника, Семиверстов, как бы невзначай, окликнул своего напарника:

— Эй, Петров!

— Чего тебе? — Петров испугался, что Семиверстов посмотрел на часы и теперь зовет его назад.

— Там Бытько из второго взвода стоит — хочет нам бак помочь отнести. Ты бы с ним отнес, что ли?!

«Вот козел — хитрый, как лис», — подумал Тищенко про Семиверстова, наградив его двумя «животными» эпитетами. Услышав «просьбу», Петров сразу же изменил свое мнение о времени и, взглянув на часы, поспешно сказал:

— Так это…, Семиверстов, мне еще четырнадцать минут стоять — ты рано пришел. Ты бы и отнес.

— Сейчас! Буду я взад-вперед бегать. Твоя очередь сейчас работать, ты и неси! — нагло ответил Семиверстов.

— А почему это я? Почему моя очередь?

— Забыл, как я ночью за тебя лишних полчаса стоял — ты все проснуться никак не мог? Теперь отрабатывай долг.

Петров не мог этого забыть, потому что этого не было вообще, но спорить с Семиверстовым не стал и лишь предложил в ответ:

— Может, лучше вечером отнесем? Чего зря ходить…

— Дурак ты, что ли — будет Бытько до вечера ждать?!

С повязкой дежурного по роте появился младший сержант Бульков:

— Семиверстов, что ты треплешься на тумбочке, а?

— Так товарищ младший сержант, тут выгодное дело есть, а Петров упирается.

— Что за дело?

— Бытько из второго взвода бак с мусором на наташу хочет вынести, а Петров боится, что вы не разрешите.

— А чего это Бытько вдруг мусор захотел нести?

— А кто его знает… Он, вроде, там что-то потерял.

— Петров!

— Я.

— Неси с этим Бытько, раз он так хочет, — разрешил Бульков.

Петрову ничего больше не оставалось, как покорно поплестись в умывальник за мусором. Они уже донесли бачок почти до самих дверей, но тут Бытько что-то вспомнил и, сказав что-то невразумительно, побежал в расположение.

— Чего это он? — спросил Семиверстов у Тищенко.

— Не знаю… Может, пошел отпрашиваться у Гришневича? — пожал плечами Игорь.

Так оно и оказалось. Бытько, и шага не делавший без разрешения Гришневича, выложил все сержанту. Оторопевший Гришневич, переварив информацию, разразился громким хохотом, но Бытько все же отпустил.

Круг, немного измазанный какой-то дрянью, Бытько все же нашел, зато всю последующую службу Гришневич к месту и не к месту вспоминал об этом случае. Игорь от всей души вместе со всеми потешался над Бытько, даже не думая о том, что подобная участь может постигнуть и его самого.

На обед вновь шли под барабанный бой.

— Та-тада-та! Та-тада-та! Та-тадатада-та-да-та! — бил барабан.

— Левой, левой! Левой под более громкий удар! — орал Дубиленко.

Сразу же за Игорем позади второго и третьего взвода шли Гришневич, Яров и Щарапа.

— Смотри-ка — твой Калинович стучать научился. Хорошо у него получается! — заметил Гришневич.

— Пора бы уже. Кстати, только наша рота с барабаном ходит — заметил? — спросил Щарапа.

— Пришел же такой бред кому-то в голову. Еще хорошо, что без оркестра ходим. А то можно было бы Рахманкулову из пятого взвода трубу на шею повесить. Алексееву — тарелки и вперед! — полушутя-полусерьезно поддержал Яров.

— Что за Рахманкулов? — спросил Гришневич у Ярова.

— Есть такой орель, который много болель. Сам — метра полтора ростом, но не худой — как колобок. И, самое интересное — у него на носу огромные очки. Ты когда-нибудь видел киргиза в очках?

— Нет, не приходилось.

— Слушай, неужели ты, в самом деле, Рахманкулова не знаешь?

— Да не знаю я его! Никогда не видел.

— Может быть… — неопределенно хмыкнул Гришневич.

Тищенко показалось странным, что Гришневич, живший уже больше двух месяцев вместе с Рахманкуловым на одном этаже, не знает этого приземистого киргиза. Тем более, что сам Игорь знал его прекрасно.

— Та-тада-та! Та-тада-та! Та-тадатада-та-да-та!

— Заколебал Калинович уже своей музыкой. Идем, как фашисты на параде. Они тоже под барабан ходили, — недовольно пробурчал Щарапа.

Сравнение с фашистами Игорю не понравилось. Он представлял себя солдатом суворовской армии и, в принципе, ничего против барабана не имел. Тем более что барабан помогал идти в ногу всей колонне. Задумавшись, Игорь сбился с ноги и тут же получил удар сзади по сапогам, от которого едва не упал на идущего впереди Гутиковского.

— Не спать, Тищенко! Ногу возьми! — окрик Гришневича не оставлял и тени сомнения в том, кто нанес удар.

После обеда принесли долгожданные фотографии — по шесть штук каждому. Фотографии вначале службы были как нельзя более кстати: каждый хотел отослать домой свое фото в форме. При получении фотографий возник радостный ажиотаж и не миновать бы курсантам наказания, если бы сержанты сами не были всецело поглощены своими изображениями. Бульков, как сумасшедший, носился по всему этажу, показывая сержантам свое фото, где он сидел в расстегнутом чуть ли не до пояса хэбэ и лихо сдвинутой назад пилотке. Зараженные его весельем курсанты просили показать фото и им. Тот добродушно улыбался и никому не отказывал. Тут же начались просьбы подарить фотографии, а также их обмен. У Игоря фотографии никто не спросил и, обидевшись, Тищенко тоже не стал их ни у кого спрашивать. Впрочем, точно так же поступили Лупьяненко и Гутиковский. Никто не хотел просить первым, и в результате обмена не произошло. Мимо кубрика проходил Мухсинов. Увидев, что Игорь рассматривает фотографию, Мухсинов решил подойти поближе:

— Здрасвуй.

— Привет. Садись, — обрадовался Тищенко.

— Что — фотка смотриш? — спросил казах.

— Смотрю. Помнишь, мы неделю назад фотографировались? Уже сделали и принесли.

— Покажи.

Мухсинов взял фотографии и принялся внимательно их разглядывать, словно они были разные. Игорь был не очень рад тому, как получился на снимке. Во-первых, пилотка на голове расползлась в стороны, во-вторых, было хорошо заметно, что она слишком велика для Игоря. В-третьих, маленькая, стриженая голова делала всю фигуру Тищенко больше похожей на мальчика-школьника, нежели солдата. К тому же на виске был отчетливо виден синяк — накануне съемки Игорь ударился о дверь в туалете. Дома могли запросто подумать, что его избили. Но все же это была первая военная фотография, и Игорь простил все ее недостатки.

— Сколко фото? — спросил Мухсинов.

— Шесть.

— Зачем шэст?

— Домой пошлю, родственникам подарю — пригодятся, одним словом.

— Весь пошлешь?

— Почему все? Может пару штук и останется.

— Дари мне один? — попросил Мухсинов.

— Зачем?

— Так — на памят. Албом буду делат, — ответил казах.

— А не рановато еще делать?

— Пока фото соберу, как раз время придет.

— Хорошо — на, возьми.

— Нэ так.

— А как?