— Смирно! — крикнул над самым ухом Игоря Гутиковский.

Тищенко от неожиданности вздрогнул и уронил поясной ремень на пол. Поднимать было некогда, и Игорь застыл посередине кубрика без ремня.

— Вольно. А что это вы ничего не делаете? Я не понял?! Что — хлорки нет? — недовольно спросил Гришневич.

— Никак нет — хлорка есть. Ее Стопов принес, — Доброхотов показал сержанту пакет.

— Тогда я не понял, Доброхотов, почему мы не чешемся? А?

— Виноват, товарищ сержант — мы не знали, что нужно делать дальше.

— А что — спросить было нельзя? Негде, может быть?! Посмотреть не у кого? Во второе отделение сходить было трудно?!

Доброхотов молчал. Подошел Шорох.

— Вот младший сержант Шорох стоит. Неужели у него спросить не могли?!

— Виноваты, товарищ сержант, мы думали… — Доброхотов замолчал на полуслове, не зная, что сказать дальше.

— Тищэнка! — ни с того ни с сего крикнул Шорох.

— Я!

— Галовка ад х…! Што — у камандира атделения спрасит было нельзя, а?

— Виноват, товарищ младший сержант, — поспешно ответил Игорь.

Но Гришневич был в хорошем настроении и вместо репрессий совершенно спокойно заметил:

— Шевелиться надо, а не шланговать! В следующий раз спрашивайте, смотрите сами — здесь нянек нет.

Отчитав Тищенко, Шорох счел свою миссию завершенной и ушел, а Гришневич принялся объяснять, что и как нужно помечать:

— Надо налить куда-нибудь воды, растворить хлорку и затем, макая спичкой в раствор, писать ею по ткани. Когда написанное высохнет, оно станет белым и будет хорошо видно. Если будет плохо белеть — или хлорки добавьте, или еще пару раз обведите надпись. Но смотрите — долго по одному месту не водите — иначе буквы получатся слишком расплывчатыми. Хэбэ и парадку пометьте на внутренних карманах. Запомните, что нужно проставлять номер своего военного билета, а не фамилию, как это некоторые делают. Штаны хэбэ и парадки — с внутренней стороны пояса, пилотку и фуражку тоже изнутри, отвернув кожаную прокладку. Думаю, что ясно. Если не ясно, лучше еще раз спросите, но не дай Бог кто-нибудь не так, как надо, сделает! Вопросы есть?

— Товарищ сержант, а сапоги надо помечать? — спросил Туй.

— А ты что, боишься, что их сопрут? — пошутил сержант.

— Никак нет, товарищ сержант. Просто вроде бы говорили, что нужно и сапоги помечать, — оправдывался Туй.

— Все правило, Туй! Хорошо, что ты мне напомнил об этом. И не только сапоги, но и ремни, и ботинки. Вверху у самого голенища сапога пришито по две шлейки-петли. Если они черного цвета, можете хлоркой фамилию написать, если белого — напишите ручкой. Ботинки лучше всего где-нибудь так пометить, чтобы поменьше стиралось, и потом нужно будет подновлять время от времени надпись. Брючной ремень — тоже хлоркой, а поясной — на внутренней стороне ручкой надпишите.

Как химик, Тищенко с большим недоверием отнесся к идее мечения хэбэ хлором. Он прекрасно знал, что хлор обесцвечивает ткани, но он знал и то, что если хлора слишком много, могут образоваться дырки. А концентрацию, похоже, никто не собирался регулировать. — Доброхотов высыпал столько, сколько вошло в полиэтиленовую баночную крышку. Вскоре весь ряд сидел тесным кружком вокруг табуретки с раствором. Сюда же хотел подсесть и соседний ряд, но места было мало и Петренчик, отлив часть раствора в неизвестно откуда взявшийся наперсток, унес его к себе.

Игорь обмакнул спичку в раствор и машинально принялся выводить на внутреннем кармане хэбэ букву «Т». Раствор был крепким, и вскоре буква явственно проступила на темно-зеленом фоне. Буква вышла немного кособокой, но вполне приличной. Игорь, было, обрадовался хорошему почину, но тут вспомнил, что нужно было писать не фамилию, а номер военного билета. Можно было еще все исправить, но Тищенко вдруг страшно захотелось написать не номер, а фамилию. «Что толку с номера — если сопрут, не будешь же каждую цифру сопоставлять, а если фамилия — сразу будет видно. Правда от Гришневича попадет, если он заметит. Интересно — будет он проверять? Скорее всего, будет. Ну и черт с ним — что он мне сделает? Ну, в наряд пошлет, зато хэбэ будет по-человечески подписано», — после долгих колебаний и сомнений Игорь все же решил дописать фамилию. Остальные буквы получились еще хуже, чем испортили первое приятное впечатление. Неожиданно вернулся Гришневич:

— Хэбэ метите?

— Так точно, товарищ сержант, — ответил за всех Петренчик.

— А ну-ка дайте посмотреть, как у вас получается, — Гришневич проверил хэбэ у Сашина, Валика и Каменева. Тищенко торопливо перевернул хэбэ на другую сторону. Но сержант это заметил и спросил:

— Что, Тищенко — ты тоже уже закончил?

«Зачем он спрашивает? Может, видел, что я фамилию написал?» — испугался Игорь.

— Чего ты молчишь?

— Так точно, товарищ сержант, — после некоторого замешательства ответил Игорь.

Тищенко ожидал, что Гришневич попросит его показать работу, но сержант совершенно равнодушно зевнул и, даже не проверив толком хэбэ Каменева, ушел, заметив на прощание:

— Если раствор кончится — новый разведете.

— Как будто бы это и так не ясно! — сказал Игорь Антону.

— А чего это ты так зашугался, что даже хэбэ перевернул? — спросил Лупьяненко.

— Вот, — Тищенко развернул хэбэ и показал Антону надпись.

— Ну, ты, Тищенко, даешь! Если Гришневич заметит…

— Заметит, заметит… Не заметит. А заметит — все равно уже не переделаешь. Зато с фамилией удобнее.

— Удобнее, конечно, но я бы на твоем месте не рисковал. Смотри — допрыгаешься!

— Да ладно тебе каркать. Давай лучше парадки помечать.

— Опять будешь фамилию писать?

— Конечно.

Игорь и впрямь везде вместо номера военного билета выводил крамольные «Тищенко». По своей натуре Игорь не любил однообразия и помимо воли старался сделать не так, как «надо», а так, как удобно и полезно. Но его беда была в том, что в СССР вообще, а в Советской Армии в частности это, мягко говоря, приветствовалось редко.

Сапоги, которые когда-то Атосевич принес Игорю, были, скорее всего, из другой партии, потому что петли у всех были белые, а у сапог Игоря — черные. Этому Игорь тоже обрадовался. Во-первых, они и так уже отличались от остальных, а во-вторых, надпись хлоркой в отличие от надписи ручкой не стирается со временем. Но петли были короткими, и Игорю удалось написать лишь «Тищ». «Интересно, а зачем вообще эти петли нужны? Может, чтобы сапоги на палке носить, как в кино? Но зачем в армии сапоги на палке носить? Может при переправе через речку вплавь?» — никак не мог решить Тищенко.

Тем временем произошел весьма курьезный случай. В фуражке кроме проволочного кольца было вставлено и картонное. Бытько почему-то подумал, что картонное кольцо нужно лишь для того, чтобы фуражки не помялись при перевозке и, не долго думая, сходил и выбросил его в мусорницу. От этого фуражка Бытько приобрела странный, еще более блинообразный вид. Все начали смеяться над Бытько и тот, опечаленный своей промашкой, побежал в умывальник. Но на беду несчастного дневальный решил освободить урну сержантского очка от чрезмерного количества использованной бумаги и, естественно, затолкал ее в тот же мусорный бак, на дне которого лежал выброшенный Бытько картонный круг. Лезть в бак Бытько не решался, но терять круг ему тоже было жаль. Вокруг собралась целая толпа, и каждый норовил по-своему посмеяться над чужой бедой.

— Может быть, стоит вытрясти все на пол? Найдешь круг, а мусор назад затолкаешь, — предложил Туй.

— Я тебе вытрясу! Только этого триппера мне здесь не хватало! — возмутился Семиверстов, который был дневальным.

— Что же мне делать? — растерянно спросил Бытько.

— Не щелкать… Вешаться! Если очень хочешь, можешь на наташу с кем-нибудь бак отнести. Там найдешь, а бак назад принесешь, — предложил Семиверстов.

— А что — может и правда отнести?! — нерешительно пробормотал Бытько.

— Конечно, отнести. Попроси только кого-нибудь помощь — не самому же тебе нести! — обрадовался Семиверстов.