— Все разделись? Тогда несите майки и трусы, и складывайте их в две большие кучи на полу. Полотенца оставляйте себе. Фуганов, бегом сдай старое бельё и получи новое. Гутиковский, помоги ему! — скомандовал Гришневич.

Фуганов и Гутиковский ушли менять бельё, а остальные, достав со шкафчиков тазы, бросились в моечный зал. Было всего четыре крана и возле них выстроились длинные очереди. Тищенко успел встать третьим и быстро наполнил свой таз горячей водой. От большого количества горячей воды воздух в бане сделался влажным и мутным. И без того пропитанные грязью и потом тела курсантов потели и жаждали всеочищающей воды. Было только три мочалки и всем пришлось мыться по очереди. По одной себе взяли Гришневич и Шорох, а последняя досталась счастливому Петренчику. Тищенко стоял рядом с сержантом, ожидая мочалку. Но, увидев, как Гришневич яростно трёт свой зад, Игорь поспешно отошёл в сторону. Закончив, Гришневич бросил мочалку Бытько и тот вымылся её с головы до пят. После этого Бытько на глазах у сержанта передал мочалку Игорю. Выхода не было, нужно было мыться и Тищенко, едва скрывая отвращение, принялся тереть себе живот. Но мочалкой он вымыл лишь низ живота и всё, что располагалось ниже пояса. Остальное Игорь домыл руками.

Мыла было кусков десять и ждать приходилось меньше. Если читатель представит себе раза в три уменьшенный кусок хозяйственного мыла с выбитой рельефной звёздочкой и надписью «солдатское», он получит достаточно точное представление о мыле, выдаваемом курсантам. Впрочем, мыло Игорю понравилось. То тут, то там Тищенко слышал недовольный шёпот по поводку нехватки мочалок. Но его поразило, что многие возмущались не тем, что приходится тереть шею после чьего-то зада, а тем, что можно вообще не успеть потереться… Обливать намыленное тело горячей, приятно тонизирующей водой было просто восхитительно и Игорь, чтобы продлить блаженство, вновь и вновь наполнял таз свежими порциями.

Было приятно и просто посидеть на каменных скамейках в нормальной гражданской бане, ощутив иллюзию свободной жизни.

Пришёл Щарапа и с помощью Гришневича и Шороха попытался привести в чувство парилку. Это у них не получилось, к тому же Шорох случайно ошпарил ноги Гришневичу кипятком, и сержант превратился в разъярённого быка. Естественно, свой гнев он выплеснул не на помощника, а на курсантов:

— Заканчиваем мытьё! Все бегом на выход! Обязательно ополосните тазы. Берите у Фуганова бельё, одевайтесь и выходите на улицу строиться. И бегом — не испытывайте моё терпение!

Испытывать терпение сержанта никто не хотел, и вскоре в моечном зале не осталось ни одного курсанта.

Фуганов с Гутиковским тоже успели помыться и теперь спешили раздать бельё. Фуганов раздавал майки, а Гутиковский — трусы. Если в первый день службы курсантам выдавали абсолютно новые, «нулёвые» (ни разу никем не ношеные) трусы и майки, то сегодня на смену было сплошное рваньё, причём почти всё бельё было большого размера. Игорю достались огромные, зато почти целые трусы и ещё более огромная ржавая майка. Вырезы под мышками были столь большими, что доставали почти до трусов, а сами трусы доходили почти до колен. Трусы сваливались, и Тищенко пришлось подтянуть резинку. Игорь уже начал надевать хэбэ, но многие ещё только вытирались полотенцами, причём никто не знал, чьим именно (перед баней всё сгрузили в общую кучу в два вещмешка).

Вышли сержанты и потребовали своё бельё. Гутиковский поспешно принёс двое лучших трусов, а вот Фуганов допустил явную промашку. Если Шорох получил вполне приличную майку, то Гришневичу досталось самое обыкновенное рваньё. Посмотрев на «почти майку», Гришневич угрожающе спросил у курсанта:

— Я не понял, солдат! Ты что, мне тряпку вытереть ноги принёс?

— Никак нет.

— Я не понял, солдат — где моя майка?

Фуганов покрылся испариной и, тупо уставившись в пол, испуганно бормотал:

— Виноват, товарищ сержант. Почти все майки были рваные… Я не заметил. Это… Она осталась…

— Меня не трахает, солдат, что там было и что осталось! Чтобы через пять минут у меня была нормальная майка. Совсем нюх потеряли! Запомни, душара, бельё вначале выбираешь самое лучшее и кладёшь в шкафы сержантов, а затем уже раздаёшь всем остальным. Что ты, как баран, в землю смотришь? Стань по стойке «смирно».

Фуганов вытянулся перед сержантом, замер и, быстро захлопав глазами, неожиданно принялся стаскивать с себя майку. Сняв, он протянул её Гришневичу:

— Товарищ сержант, может, вы мою возьмёте? Она без дыр…

Гришневич схватил майку и наотмашь швырнул её в лицо курсанту:

— Да у тебя крыша от страха поехала! Не хватало только, чтобы я твою вонючую майку после тебя одел!

Фуганов густо покраснел и уже готов был заплакать от обиды, но сдержал слёзы. Игорю стало жаль товарища. Все замолчали, и даже у Резняка на лице не было и тени усмешки. Несколько смягчившись, Гришневич приказал:

— Ладно, Фуганов, это тебе наука на будущее. Бегом менять майку! Там попросишь поменять её у кого-нибудь из нашего взвода, кто в наряде по бане. Только смотри, чтобы прапорщик Вакулич не увидел. Через две минуты ты должен быть здесь.

Фуганов поднял упавшую на пол майку и скрылся за дверью.

Обернувшись к притихшему взводу, Гришневич зло крикнул, чеканя слова:

— А вы чего встали, как вороны? Кто оделся — бегом на улицу строиться!

Взвод бросился к дверям, и на лестнице возникла настоящая давка между помывшимся вторым и поднимающимся наверх третьим взводами. Образовалась свалка, и Яров едва не надорвал горло, пытаясь навести порядок.

На улице курсанты расположились на многочисленных скамейках, расставленных возле бани. Откуда-то вынырнул Лупьяненко и предложил:

— Тищенко, пошли, сходим в магазин. Лимонад купим и ещё что-нибудь.

— А как ты туда попадёшь? Не обходить же по улице. А во двор только подсобки выходят.

— Можно через подсобки попробовать. Я видел, как первый взвод оттуда бутылки выносил.

— А сержанты?

— Ненашим до нас дела нет, они больше баней озабочены. А пока наши оденутся, мы успеем всё купить.

— Ты думаешь? — с сомнением спросил Игорь.

— Конечно. Но только надо быстрее решать, а то пока будем думать, Гришневич выйдет.

Захватив с собой примкнувшего к ним Сашина, курсанты направились к магазину. Как и весь двор, магазин был построен еще в пятидесятые и уже здорово постарел от времени. Если со стороны улицы дома обычно ремонтируют более-менее регулярно, то со стороны двора очень редко. Лупьяненко толкнул старые, обшарпанные двери с последними остатками зеленой краски, и курсанты оказались внутри тесного, темного коридорчика. Навстречу им выскочила грузная, краснолицая тетка. Тетка загородила своим необъятным телом проход и принялась возмущенно вопить:

— Куда прете? В магазин надо с улицы заходить — совсем обнаглели! А потом после вас лимонад из ящиков пропадает!

Курсанты растерянно переглянулись, и Лупьяненко несмело заметил:

— Что вы так кричите? Мы ведь купить лимонад хотели, а не украсть. А с улицы мы не можем — нам туда выходить нельзя.

— Нельзя, так и катитесь отсюда — нечего в продовольственный магазин грязь носить!

— Кто там, Зина? — раздался женский голос из глубины коридора.

— Да опять солдатня наглая прет. Что их, помыть больше негде — как только пятница, хоть ты подсобку закрывай!

— Да ладно тебе, Зин. Продай им чего-нибудь.

Курсанты, собравшиеся уже уходить, остановились и вопросительно уставились на Зину. Та несколько секунд размышляла, потом покачала головой и твердо сказала:

— Нет. Этим продам — другие придут. Давайте, выходите отсюда!

— Вот дура старая! — в сердцах бросил Лупьяненко.

— Жалко, что ли? Сами, не столько через эти двери носите! — в тон ему пробурчал Игорь.

От возмущения Зина вытаращила глаза и завопила на весь магазин:

— Света, да ты посмотри на них! Не твое дело, сопляк, что я отсюда ношу. Вот гаденыши!

— Да пошла ты на хер! — выругался Антон.