Экономическое, а затем и военное проникновение Германии на Балканы и Ближний Восток вызвало огромную тревогу у российских дипломатов, обоснованно считавших, что Россия окажется запертой на средиземноморском направлении. Тревога усиливалась еще и по причине укрепления взаимоотношений Германии и Турции, причем Лондон, к тому же имевший крупные военные заказы турок синдикату «Армстронг энд Виккерс», занимал, как всегда, двойственную позицию в отношении российских интересов. Оптимальным вариантом для англичан было бы взаимное истощение в войне сил Германии и России.
«Проливы в руках сильного государства — это значит полное подчинение всего экономического развития юга России этому государству» — так определил в письме Николаю II позицию российского МИД министр иностранных дел С. Д. Сазонов, сменивший Извольского{23}.
По предложению Сазонова Совет министров рассмотрел возможность военного захвата Проливов, однако ни армия, ни флот к масштабной войне, которая последовала за десантной операцией, не были готовы.
Еще одно обстоятельство оказало решающее влияние на приближение мировой войны — это борьба за нефть.
О, нефть, ты — суть XX века! В апреле 1912 года по инициативе первого лорда английского адмиралтейства У. Черчилля было принято решение строить линкоры на мазутном топливе (а не на угле, как прежде). Начинался новый технологический уклад мировой цивилизации, эпоха углеводородов и борьбы за энергетическую безопасность и пути доставки нефти. Век угля и пара, в котором еще пребывала Россия, заканчивался. Символом нового времени стал автомобиль, а будущий президент Соединенных Штатов капитан Дуайт Эйзенхауэр возглавил автомобильный пробег через всю Америку, пропагандируя новый вид транспорта.
В целом же в России, как и во всех развитых странах, шел выбор направления экономического развития. Уголь или нефть? Останется ли уголь энергоносителем и в будущем? И здесь Санкт-Петербург совершил ошибку: обладая огромными запасами нефти (первое-второе место в мире по ее добыче), российское правительство продолжало делать ставку на традиционный уголь, поддерживая металлургию и угледобычу и сдерживая чрезмерным налогообложением промышленную переработку нефти{24}. Такая политика сильно затормозила переход к следующему технологическому циклу, для которого основным явлением был двигатель внутреннего сгорания.
Это решение, не исключено, принималось под давлением французских партнеров (банк «Сосьете женераль» и др.), которые владели концерном «Продуголь» (65 процентов добычи донецкого угля) и концерном «Продамет» (свыше 84 процентов производства толстого и тонкого сортового железа). К 1914 году 55 процентов российских ценных бумаг принадлежали иностранному капиталу — на деловом языке это называется «обладание контрольного пакета».
При этом надо учесть, что экономика России являлась полем постоянного соперничества между разными группами зарубежного капитала, из которого на долю стран Антанты (Франция, Англия, Бельгия, США, Италия) приходилось 75 процентов, а на долю германских и австро-венгерских всего 20 процентов. Поэтому понятно, на чьей стороне в итоге оказалось и политическое преимущество.
Ошибку российского руководства можно назвать неосознанной, так как многоукладность отечественной экономики, в которой технологические уклады столетней (технологическое ядро — текстильная промышленность, текстильное машиностроение, водяной двигатель и т. д.) и пятидесятилетней давности (паровой двигатель, железнодорожное строительство, машиностроение, пароходостроение, угольная промышленность, черная металлургия), «не носила воспроизводящего характера и быстро преодолевалась в результате опережающего расширения производств третьего и становления базисных технологий четвертого технологических укладов в конце XIX и начале XX века»{25}.
Экономику России уже во многом начинали определять третий технологический уклад (электротехническое и тяжелое машиностроение, производство и прокат стали, линии электропередач, неорганическая химия) и его «наследник», четвертый (автомобилестроение, тракторостроение, цветная металлургия, производство товаров длительного пользования, органическая химия, производство и переработка нефти). Ошибка российского правительства заключалась в недальновидной промышленной политике, выразившейся, например, в избыточном налоговом давлении на нефтепереработку, из-за чего выгодным было использовать нефть исключительно как топливо{26}.
* * *
Переход же британских боевых кораблей на новые двигатели дал увеличение в скорости и радиусе действия. Единственное неудобство заключалось в том, что нефть добывали не в Англии, а в Персии. А именно туда, на Ближний Восток, была нацелена германская экспансия. Поэтому чем активнее продвигались немцы на Балканах и в Турции, тем очевиднее становилась угроза английским, французским и российским интересам в Средиземноморье и на Ближнем Востоке. Отметим, пользуясь подходами Громыко, что борьба за нефть была одним из важнейших факторов в стратегии Гитлера во Второй мировой войне. (Борьба за ближневосточную нефть стала доминантой XX века). А что касается начала века, то Первая мировая война отразила противостояние двух технологических укладов и стала войной нефти против угля, в которой вышли победителями не Британская, не Российская и не Германская империи, а технологически более современная — Соединенные Штаты.
Мировая война стала водоразделом между историческими временами. Ее участники планировали окончить боевые действия через несколько месяцев, однако война продлилась долгие четыре года, в течение которых были применены новые формы межгосударственной борьбы. Фактически эта индустриальная война ознаменовала изменение в содержании исторического процесса, то есть с нее и началась эпоха, именуемая XX веком. Оказалось, что эта война за передел мира будет вестись в различных формах все столетие. Как символ непрерывности будущих потрясений надо рассматривать письмо американского посла в Лондоне Пейджа президенту США в связи с началом войны. Он писал, что «вся Европа (в той мере, в какой выживет) обанкротится, а мы станем безмерно сильнее финансово и политически»{27}.
И разве не прав оказался американский посол? Зато другие были не столь прозорливы.
В сентябре 1914 года канцлер Бетман-Гольвег назвал цели Германии в войне: создание «Срединной Европы» под эгидой Германии, объединение стран германского блока в банковский и таможенный союз с Италией, Швейцарией, Бельгией, Голландией, балканскими государствами. Реализация этих задач предполагала создание общих вооруженных сил. Россию следовало отодвинуть от немецких границ, она должна вернуться к допетровским границам и от нее должны быть отчленены территории, населенные национальными меньшинствами. В 1914—1916 годах под эгидой Германии создавались многочисленные национальные бюро и комитеты. Был выработан план «Лига нерусских народов России», стимулировались центробежные тенденции и «революционизирование» России. Через Лигу оплачивалась работа некоторых журналистов стран Антанты, публиковавших выгодные для Германии статьи о России.
Планы России выглядели так. Овладение Проливами, контроль над Константинополем; присоединение турецкой Армении и Курдистана; присоединение немецкой и австрийской частей Польши и создание автономного польского государства в границах Российской империи. Великобритания и Франция должны доминировать на Западе, Россия — в Восточной Европе, а между ними — урезанная, ослабленная Германия. Российское руководство объявило, что не намерено проводить против нее внутренних подрывных действий. Австро-Венгрия теряла Боснию, Герцеговину, Далмацию и Северную Албанию, которые должны были присоединиться к Сербии. Болгария должна была получить часть Македонии. Греция и Италия — разделить Южную Албанию. Англия, Франция и Япония — разделить германские колонии. Чехия должна была стать независимой. (Как видим, обе стратегии впоследствии были осуществлены — одна в постсоветский период, другая — в советский.)
