Вопрос «третьей корзины» решался на заседании Политбюро.

Как вспоминал Добрынин, многие члены Политбюро считали неприемлемым принятие международных обязательств по вопросам, которые до сих пор Москвой рассматривались как чисто внутренние. «В конце концов, на заключительном заседании в Политбюро восторжествовала “компромиссная” точка зрения Громыко. Его аргументация сводилась к следующему. Главным вопросом для СССР является признание послевоенных границ и сложившейся политической карты Европы. Такое признание было бы большой политической и пропагандистской победой СССР. Кроме того, открывались пути для разнообразного сотрудничества и переговоров по разным вопросам с западными участниками совещания в Хельсинки. Что касается гуманитарных вопросов, то урегулирование степени их выполнения по конкретным делам, говорил Громыко, все равно оставалось бы в руках Советского правительства. “Мы хозяева в собственном доме”. Короче, заранее негласно признавалась возможность игнорирования отдельных гуманитарных обязательств»^{347}.

Между тем не все было так просто.

«Размягчение общества особенно обозначилось после 1975 года, когда подписали Хельсинкский документ, и там была “третья корзина” — “права человека”. Бывший директор ЦРУ Гейтс сказал, что начало разрушения СССР надо отсчитывать именно с 1975 года»^{348}.

И что же Громыко? Выходит, он совершил роковую ошибку?

Думается, Громыко был прав, обеспечивая прежде всего территориальное и политическое равновесие государства и откладывая «права человека» в дальний угол, оставляя их партийным идеологам.

Заключив «европейский мир», советская дипломатия надеялась, что отныне западноевропейские государства, получив гарантии безопасности, смогут вести более независимую от Вашингтона политику.

Показательно, что в США развернулась острая критика президента Форда за то, что он подписал Хельсинкские соглашения, санкционировав тем самым «Ялтинский раздел Европы» и советское господство в Восточной Европе.

Мао Цзэдун тоже резко критиковал участие США в данном соглашении, оценивал его как большую уступку Советскому Союзу на европейском направлении. Также он был против намечавшегося визита Форда в СССР.

Выходит, ни одна из сторон в долгосрочной перспективе не видела возможности дестабилизации СССР.

Оценка председателя КГБ Крючкова относится не к Громыко, не к Киссинджеру, а к более поздним деятелям, прежде всего — Горбачеву, который нарушил главное правило дипломатии: межгосударственные компромиссы достижимы, когда у сторон имеются более сильные аргументы, чем благодушные обещания и простодушная доверчивость.

Насколько опасны были антисоветские настроения внутри СССР? Согласно записке Андропова в Политбюро в декабре 1975 года, за прошедшие десять лет за антисоветскую деятельность было арестовано около 1500 человек, но было 68 тысяч «профилактированных», то есть тех, кого вызывали в КГБ и предупреждали «о недопустимости» их деятельности. Также было раскрыто свыше 1800 антисоветских групп и организаций. По мнению Андропова, в Советском Союзе были сотни тысяч людей, которые либо действовали, либо были готовы действовать против советской власти. Соответственно, «третья корзина» приоткрывала им путь к легальной протестной деятельности, что в политической системе Советского Союза не предусматривалось.

Как дипломаты планируют свои переговоры? Это вопрос вопросов. И ответить на него проще всего, показав один из таких планов.

С начала Второй мировой войны Совет по внешнеэкономическим сношениям (СВС) и Государственный департамент США разрабатывали тему «Изучение интересов Америки в военное и мирное время». 22 августа 1941 года СВС провел заседание: «Вопросы американской политики, касающейся нацистско-большевистской войны», направления анализа были следующие:

«Если большевистский режим сохранится:

А) Станет ли Америка соучастником Советской России в войне против Гитлера.

Б) Должна ли Америка добиваться установления равновесия между (послевоенной) Германией и Россией путем создания независимых от них обеих буферных государств.

В) В случае нападения Японии на Приморье, должны ли тогда США вмешаться путем интервенции на Дальнем Востоке.

Если большевистский режим падет:

А) Должна ли Америка стараться восстановить большевизм в России.

Б) Должны ли США по примеру Гитлера санкционировать массовое переселение народов для создания буферной зоны между Германией и Россией.

Если после большевистского режима будет установлен режим сотрудничества с Германией:

А) Должны ли США не дать возможность этому режиму установить контроль над Транссибирской железной дорогой.

Б) Должна ли Америка подготовить на Дальнем Востоке противников этого режима (Китай, Япония)»^{349}.

Поразительно, какой большой разброс вариантов! И как изумительно рационально, без всякого морализаторства поставлены вопросы, словно сформулировал их Николо Макиавелли.

После отставки Никсона новый президент Форд сразу заявил Киссинджеру, что будет продолжать готовить соглашение с Советским Союзом по ограничению стратегических вооружений.

Здесь вклинились другие проблемы, в том числе вопрос о свободе выезда евреев из СССР и увязка его с вопросом о предоставлении СССР режима наибольшего благоприятствования в торговле и кредитах. Советское руководство не собиралось вести разговор о квотах на эмиграцию, считая это своим внутренним делом, но американская сторона, учитывая сильную проеврейскую оппозицию в конгрессе, считала иначе. В конце концов это противоречие приведет к принятию конгрессом «поправки Джексона—Вэника», блокирующей предоставление режима наибольшего благоприятствования.

Форд говорил, что «ценит устоявшуюся прочную концепцию Киссинджера о первостепенном значении для США отношений с Советским Союзом». О том, что тот всегда руководствовался стремлением, как отмечал Добрынин, «изолировать или исключить — по возможности без лишнего шума — Советский Союз из процесса ближневосточного урегулирования», президент, понятно, предпочитал не упоминать.

Впрочем, речь шла о разоружении. Здесь расхождения тоже были серьезные: американцы не соглашались учитывать в общем балансе ядерные средства Англии и Франции и настаивали на включение в новое соглашение ограничений на советские тяжелые межконтинентальные баллистические ракеты (МБР) наземного базирования, в частности, запрета на оснащение их разделяющимися головками индивидуального наведения (РГЧ ИН).

При этом структура вооружений обеих стран была различной: у нас — ракеты наземного базирования с большим забрасываемым весом боеголовок, у американцев — «триада» (базирование на земле, в море и в воздухе) стратегических ракет с разделяющимися боеголовками повышенной точности, которых у СССР было гораздо меньше.

Встреча Брежнева и Форда состоялась 23—24 ноября 1974 года на окраине морозного и заснеженного Владивостока в специальном поезде генерального секретаря. Леонид Ильич был уже болен, но держался, несмотря на случившийся тогда спазм сосудов головного мозга. Вопреки совету врачей отложить переговоры он настоял на их продолжении. Упускать шанс договориться с американцами он не хотел.

Главным компромиссом встречи во Владивостоке было согласие Брежнева не учитывать американские ядерные средства передового базирования и ядерные средства Англии и Франции. В ответ США сняли требование об ограничениях на советские тяжелые ракеты и на их оснащение РГЧ ИН, что компенсировало советской стороне уступку. То есть в Европе оба блока не сдвинулись с места.

Надо учесть, что с середины 70-х годов в СССР осуществлялось с десяток новейших, очень затратных военно-технических программ. Советник Брежнева Александров-Агентов вспоминал, что советские военные ничего не хотели уступать.