На второй день переговоров страсти вырвались наружу. Булганин заметил, что в Советском Союзе нет военнопленных, а есть только военные преступники, отбывающие наказания за военные преступления.

Один из членов немецкой делегации сказал о насилиях советских солдат на территории Германии в конце войны. В ответ Хрущев, у которого погиб на войне старший сын Леонид, вспылил и напомнил, кто напал на Советский Союз в 1941 году и что советские солдаты в 45-м добивали врага и не совершали никаких преступлений. Вопрос о воссоединении Германии, подчеркнул он, не может решиться, если Германия окажется в НАТО и усилит ее. От возбуждения он потерял над собой контроль и погрозил Аденауэру кулаком.

Тогда канцлер встал и тоже показал кулак.

Со стороны это могло показаться забавным, если бы речь не шла о войне и мире.

Вскоре Хрущев успокоился и даже извинился. Переговоры так и продолжались — то в эмоциональном напряжении, то в деловом тоне.

Аденауэр, вспомнив пакт Молотова — Риббентропа и намекнув на Мюнхенский договор, даже сказал: «Мы — несчастные наследники Гитлера. Наша задача — восстановить страну и доверие к ней других государств, в том числе и ваше».

Впрочем, после этого он добавил, что Россия — огромная страна, но она очень отстала, поэтому лучше попытаться ужиться друг с другом и сотрудничать.

На третий день встретились в подмосковных Горках, где беседы уже проходили в дружественной обстановке. Тот день запомнился доверительной просьбой Хрущева помочь справиться с китайцами и американцами. Канцлер был очень удивлен и мягко отклонил ее. Подумал ли он о Рапалло и многих других аспектах германо-российских отношений, включая решающую роль России в объединении германских княжеств во времена Бисмарка? (Наверное, многие российские политики не раз размышляли о последствиях того объединения.)

Однако просьба Хрущева, несмотря на ее неожиданность, была далеко не случайной, хотя ни канцлер, ни первый секретарь ЦК КПСС не могли предвидеть будущее значение американо-китайских отношений и их роль в ослаблении военно-политических позиций СССР

Дальше все шло без особых отклонений от программы визита — балет «Ромео и Джульетта» в Большом театре, традиционное застолье с горой закусок и морем выпивки, посещение канцлером католического храма, прогулка по Кремлю и осмотр картин русских художников в Третьяковской галерее.

Встретившись с послами США, Англии и Франции, канцлер услышал, что они не поддерживают установление дипломатических отношений ФРГ и СССР.

На очередной встрече с Хрущевым спор о судьбе военнопленных завел переговоры в тупик. Советский лидер заявил, что не приемлет ультиматума и откладывает установление дипотношений до более благоприятного случая.

Немцы были разочарованы. Они вне срока заказали самолет и засобирались домой. Оставался еще один пункт программы — прием в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца. Булганин, выбрав момент, отвел Аденауэра в сторону и предложил написать письмо на его имя о согласии установить дипломатические отношения. Он дал слово, что через неделю все военнопленные будут отпущены. Через минуту Хрущев подтвердил это.

Поразмыслив, канцлер согласился.

Он написал нужное письмо, правда, особо оговорил, что установление отношений не означает признание правительством ФРГ нынешних границ, они должны быть определены мирным договором. Таким образом, послевоенные границы Польши, Чехословакии и СССР (Восточная Пруссия) оказывались как будто в тумане, из которого даже выступали очертания послемюнхенского передела Европы. Аденауэр рассматривал Ялтинские и Потсдамские соглашения, на которых зиждилось послевоенное мировое устройство, как временные. Значит, новый передел мира в любой момент мог стать реальностью.

Хрущеву пришлось проглотить эту пилюлю. Бонн по-прежнему не признавал ГДР и считал, что только ФРГ представляет всех немцев.

Это был холодный мир. Спустя несколько дней в Москву прибыла делегация ГДР во главе с Вальтером Ульбрихтом, был подписан договор, согласно которому республика стала обладать полным суверенитетом и правом самостоятельно строить отношения с ФРГ Властям ГДР передавались контроль и охрана границ. Советская сторона оставляла за собой только контроль за передвижением воинского персонала и грузов гарнизонов США, Англии и Франции, расположенных в Западном Берлине. Пост советского Верховного комиссара был упразднен, его функции по поддержанию контактов с представителями западных держав был передан советскому послу в ГДР. (Через 30 лет, когда новое поколение восточногерманских руководителей начнет самостоятельную игру с Бонном, в результате чего советские позиции будут ослаблены, эта щедрость Хрущева была оценена как ошибочная; западные державы отнеслись к ФРГ гораздо более рационально.)

С Ульбрихтом Хрущев был близко знаком еще со Сталинградского фронта, где немецкий коминтерновец вел радиопропаганду на гитлеровские войска и вечером после работы иногда шутливо говорил Никите Сергеевичу: «Сегодня я заработал себе обед».

В общем, война еще обжигала всех, она была ближе, чем отдаленное будущее, где, возможно, коммунизм вообще восторжествует во всем мире.

Через неделю эшелоны с военнопленными немцами стали прибывать в Германию. Для тех людей война закончилась только сейчас, но вот что поразительно: подавляющее большинство пленных сохранили к России теплые чувства, что, как мы увидим, сыграет свою роль и в дальнейшей истории российско-германских отношений.

А пока германская проблема (и шире — проблема ослабления военного противостояния в Европе) оставалась неразрешимой, что влекло за собой усиление влияния США на все европейские дела и вынуждало СССР расходовать дополнительные ресурсы на оборону.

Аденауэр скептически оценивал Хрущева: «Он плохо осведомлен о положении дел на Западе, ибо получает неверную информацию от своих послов. Ни один диктатор не терпит сообщений, не укладывающихся в его линию. А Хрущев считает, что капиталистические страны неукоснительно идут к гибели. С диктаторами невозможно добиться никаких договоренностей. Они откажутся от любых обязательств, как только таковые будут мешать осуществлению их целей. Компромисс для них возможен лишь с точки зрения собственной полезности, интересы других им безразличны. Хрущев — жестокий лихач. С ним не придут серьезные и глубокие перемены в международной жизни.

Сравните Хрущева с президентом Эйзенхауэром. Американец — приличный человек, прямолинейный и простой солдат. Хрущев — обманщик, разбойник, у которого нет никаких моральных устоев. Если Эйзенхауэр примет Хрущева за порядочного человека, он совершит ошибку, за которую придется дорого заплатить. С Хрущевым можно иметь дело, только не отходя от кассы. У него нельзя брать никаких векселей. Он говорит много и часто необдуманно. По одному и тому же делу может сказать сегодня одно, а завтра — другое. Его нельзя оценивать мерками западного государственного деятеля, тщательно обдумывающего каждое слово»^{194}.

Эта адресованная западным СМИ оценка во многом была несправедлива и несла конфронтационный заряд, так как канцлер прежде всего опасался, что Эйзенхауэр пойдет навстречу Москве и согласится на вывод всех войск из Германии, что сразу превратит ФРГ во второстепенное государство. Действительно, президент США допускал создание контролируемой нейтральной зоны в Европе, против чего возражала практически вся политическая американская элита.

Что же касается «мерок западного деятеля», то, действительно, Хрущев никак под них не подходил. Порой его заносило так, что окружавшие были в ужасе. Показанный Аденауэру кулак о многом говорил.

Для Громыко поведение Хрущева было непредсказуемо. Например, во время поездки Никиты Сергеевича в США в 1960 году на сессию Генеральной Ассамблеи ООН произошел такой казус. Машина, в которой сидели Хрущев, Громыко и переводчик Виктор Суходрев, проезжала по одной из улиц, где велась большая стройка. Громыко заметил: «Смотрите, как интересно строят. И быстро, и грязи нет, и улицу не перекрывают».