Конечно, мы имеем большие интересы на Средиземном море и всякое изменение статус-кво в этом районе потребовало бы от нас долгого и тщательного изучения.
Мы не вполне понимаем, чего хотят наши русские союзники»{148}.
После поражения Италии союзники договорились разделить поровну ее флот, а также лишить ее колоний. США не возражали, чтобы Триполитания (нынешняя Ливия) стала подмандатной территорией, управляемой СССР, — это было зафиксировано в переписке Громыко с Э. Стеттиниусом в июне 1945 года, то есть накануне конференции.
Кроме того, Советский Союз обозначил свои интересы в Турции (Проливы, возвращение городов Карс и Ардаган) и создание военных баз в Норвегии (острова Шпицберген и Медвежий), Дании (остров Борнхольм, где в тот момент стояли советские войска).
При этом Сталин понимал, что все это не уступят, но был предмет для дипломатического торга.
О вопросах репараций, обеспечения западной границы Польши, получения третьей части германского флота, неизбежности наказания для главных нацистских преступников он говорил откровенно и твердо.
Но не стоит думать, что он чувствовал себя всесильным. Это далеко не так. Например, ему пришлось уступить в требовании 30 процентов германского золотого запаса, который был захвачен союзниками. Правда, он за свой отказ выторговал увеличение репараций, но обмен был явно неравноценным. Не смог он добиться и пересмотра конвенции Монтрё, определявшей режим судоходства в Черноморских проливах, и устройства советской военной базы рядом с ними. Хотя Черчилль обещал Сталину поддержку в этом вопросе, союзники фактически провели его, записав в протокол как обязательное условие — согласование с турецким правительством.
Особый день в Потсдамской конференции — 21 июля. Именно тогда американцы получили развернутый доклад об испытании бомбы.
Вот как описала этот момент дочь президента — Маргарет Трумэн в объемистой книге, посвященной политической карьере своего отца: «В разгар этой сложной борьбы пришел подробный отчет об атомном взрыве на военно-воздушной базе Аламогордо… Это доложил президенту в 15 часов военный министр Стимсон. Отец пригласил к себе государственного секретаря Бирнса. Взволнованным голосом Стимсон прочел сообщение о взрыве, проведенном 16 июля 1945 г. Стимсон отметил в своем дневнике, что Трумэн был “сильно возбужден”, услышав подробности взрыва, и сказал, что “все это дает ему совершенно новое положение на конференции”… Это дало возможность моему отцу вести переговоры более смело и решительно… Сцена была расчищена для жесткого торга в Потсдаме».
Известие об успешном испытании атомной бомбы и о ее разрушительной силе окрылило Трумэна. Роберт Мэрфи записал в мемуарах: «Когда Трумэн председательствовал на четвертом пленарном заседании, мы заметили перемену в поведении президента. Он казался гораздо более уверенным в себе, более склонным к активному участию в дискуссии, к оспариванию некоторых заявлений Сталина. Было очевидно, что что-то случилось. Именно в тот день Трумэн выдвинул возражения против отделения восточных земель Германии и передачи их Польше»{149}.
Безусловно, Сталин был потрясен, хотя и не подал виду, когда Трумэн сообщил ему, что Америка располагает новой бомбой «исключительной силы». Значит, снова предстояла изматывающая гонка. Только-только Советский Союз мучительно набирал силу, как вдруг на него сваливается новая напасть! Опять надо было забыть о всяком покое и напрягать силы. «Иначе нас сомнут».
После этой новости Советский Союз бросил все силы на атомный проект, буквально оголяя гражданские отрасли промышленности и сельское хозяйство.
Еще одно важное решение было принято Сталиным в Потсдаме. Оно касалось создания новой мировой финансовой системы, в которой СССР должен был принимать полноправное участие.
В июне 1944 года представитель СССР подписал документы Бреттон-Вудской финансовой конференции (в том числе уставы Международного валютного фонда и Всемирного банка), детища Рузвельта, который хотел создать новую мировую финансовую систему. Американская инициатива привлечь СССР к созданию послевоенного финансово-экономического порядка имела все шансы завершиться геополитическим примирением с СССР В этом плане оба лидера могли договориться. Во всяком случае, Рузвельт считал вполне реальным движение Советского Союза по пути «демократического социализма».
Но в Потсдаме Сталин почувствовал, что из рузвельтовской идеи ничего не получится: Запад экономически задавит СССР.
В Потсдаме Трумэн переиначил идею своего предшественника (создать международную валютную систему как аналог коллективного Совета Безопасности ООН, где у СССР были бы реальные права) на сугубо американское управление международными финансами. Германское золото, которое бесцеремонно увели от советских претензий, объявив, что оно принадлежало оккупированным странам, а не Германии, должно было пойти на укрепление Международного валютного фонда, Всемирного банка и «международного доллара».
Созданные для реализации этого плана МВФ и ВБ должны были получить все «бесхозное» золото мира: «нацистское», «еврейское», свергнутых монархов Италии и Югославии, а также и «царское золото» (свыше трех тысяч тонн), отправленное Николаем II для закупки оружия в США, Англию и Францию, хотя к осени 1917 года Россия получила из заказанного объема всего на четверть стоимости отгруженного золота.
По решению Бреттон-Вудской конференции для ключевой мировой валюты, каковой стал доллар США, был установлен золотой стандарт: 35 долларов за тройскую унцию. В результате США получили валютную гегемонию, оттеснив своего ослабевшего конкурента — Великобританию. В середине XX века США принадлежало 70 процентов всего мирового запаса золота. Доллар стал базой валютных паритетов, преобладающим средством международных расчетов, валютных интервенций и резервных активов.
Советский Союз в МВФ входить отказался.
* * *
В Потсдаме позиции Громыко еще более укрепились, Сталин и Молотов оценили его по достоинству. Одна из встреч с ними, как вспоминал Андрей Андреевич, «врезалась в память». Она касалась вопроса о репарациях, в подготовке которого Громыко и посол СССР в Англии Гусев были заняты еще с Ялты.
Сталин, в частности, сказал:
«— Позиция Англии, да, по существу, и США по этому вопросу является несправедливой, аморальной. Так не ведут себя настоящие союзники.
Если бы США и Англия даже согласились на возмещение Советскому Союзу хотя бы части нанесенного ущерба, то все равно Советский Союз был бы обделен. И обделен потому, что с германской территории, оккупированной англо-американскими войсками, уже усиленно вывозится лучшее оборудование в США. Прежде всего это относится к оборудованию с соответствующей документацией из разного рода технических лабораторий, которых на территории Германии было довольно много. Позиция Англии и США по этому вопросу бесчестная. Не знаю, как отнесся бы Рузвельт к этому вопросу, если бы он был жив. Но что касается Трумэна, то по всему видно — понятие справедливости во всем этом важном деле ему незнакомо. Тем не менее вопрос о репарациях должен быть обсужден в Потсдаме. Он является принципиальным…
Из слов Сталина и всех участников данной встречи было видно, что надежды на благоприятный исход обсуждения в Потсдаме вопроса о германских репарациях нет. Но на обсуждение советская делегация все же нацеливалась, хотя чувствовалось, что оно, видимо, будет безрезультатным. Так впоследствии и получилось.
Затем в беседе Сталин затронул вопрос, который, собственно говоря, являлся основным на той встрече.
— Наши союзники сообщили нам, — сказал он, — что США являются обладателями нового оружия — атомного. Я разговаривал с Курчатовым сразу после того, как Трумэн сказал о том, что в США проведено успешное испытание нового оружия. Надо полагать, что в недалеком будущем мы также будем иметь такое оружие. Но факт его появления ко многому обязывает государства — обладателей этого оружия. Первый вопрос, который в связи с этим возникает, — должны ли страны, обладающие этим видом оружия, просто соревноваться в его производстве и стараться один другого обогнать? А может, они должны искать такое решение, которое означало бы запрещение производства и применения этого оружия? Сейчас трудно сказать, что это должно быть за соглашение между странами. Но ясно только одно, что оно должно разрешать использование атомной энергии только для мирных целей. Конечно, этого вопроса я с Курчатовым не касался. Это уже больше вопрос политики, чем техники и науки.
