Тем не менее СОИ как перспективная угроза, учитывая технологическое превосходство США, воспринималась очень тревожно.

6 августа того же года, в 40-ю годовщину атомной бомбардировки Японии, Горбачев объявил об одностороннем моратории на испытания ядерных ракет и призвал к демилитаризации космоса. Через два месяца он был с официальным визитом во Франции, высказал там предложение о сокращении советских и американских стратегических ядерных сил на 50 процентов при условии отказа США от СОИ, повторил о моратории на РСД в Европе и предложил включить Англию и Францию в решение проблемы равновесия по ракетному оружию в Европе.

Казалось бы, какой молодец, как быстро расправился с брежневско-устиновским милитаризмом! И что же он получил в ответ? Американцы сразу отвергли эти предложения, не прошедшие предварительной дипломатической обкатки на переговорах.

Громыко был разочарован. Он предвидел, что «громадные сокращения ядерных сил, которые мы предложили, приняты не будут». Сыну он говорил: «Я очень удивлюсь, если Рейган откажется от идеи военного превосходства над Советским Союзом. Я Горбачеву говорил, чтобы он не ждал легких побед. Между прочим, Брежнева, да и меня как министра, нельзя упрекнуть в непонимании того, что проблемы разоружения требуют кропотливой работы, их с наскока не решишь. Эти проблемы поддаются людям упорным и усидчивым, а не кавалеристам»^{444}.

Но нет, Михаил Сергеевич не собирался оглядываться на патриарха. Как молодой казачок, вырвавшись из-под контроля отца, он выхватил шашку и поскакал на противника. И с тем же результатом.

Примером романтических представлений о возможностях дипломатии служит следующий эпизод, поведанный Шеварднадзе: «Уже во вторую нашу встречу — она состоялась в Нью-Йорке в сентябре 1985 года — я сказал Шульцу:

— Многое в мире зависит от состояния советско-американских отношений. А они во многом зависят от моих с вами человеческих отношений. Я намерен вести дело так, чтобы быть вам честным и надежным партнером, а при встречном желании — и другом.

Шульц порывисто встал из-за стола и протянул мне ладонь:

— Вот вам моя рука. Дайте вашу!

С тех пор я всегда ощущал его рукопожатие»^{445}.

Как по-человечески не понять нового советского министра, сменившего «железобетонного» (высказывание Горбачева) Громыко, которого неспроста прозвали «Мистер Нет»? Улыбчивый и дружелюбный Шеварднадзе был его противоположностью и светился готовностью ни в коем случае не огорчать партнера.

Если не знать, что в это время саудовская нефть уже затапливала все энергетические рынки, обеспечивая советской экономике огромные валютные потери, то жест можно было бы отнести просто на счет кавказского темперамента.

В январе 1986 года был выдвинут план полного уничтожения ядерного оружия к 2000 году. Анатолий Андреевич удивленно спрашивал отца: «Зачем извлекать из внешнеполитического чулана старую хрущевскую разоруженческую калошу, столько сил и времени тратить на заранее обреченный план?» Андрей Андреевич тоже считал, что США и их союзники от ядерного оружия не откажутся, что нужно в первую очередь бороться против его распространения.

Бывший начальник Аналитического управления КГБ СССР Николай Леонов вспоминал: «Мы в разведке были неприятно поражены появлением 15 января 1986 года заявления Генерального секретаря ЦК КПСС М.С. Горбачева… Поражены не только тем, что нас никто не привлекал к работе над этим документом, но и самим его содержанием, волюнтаристским характером, оторванностью от реальной мировой действительности, политической, пропагандистской направленностью. Даже самый элементарный просчет возможной реакции в мире на это выступление мог бы убедить авторов в том, что оно не встретит никакой поддержки со стороны ядерных держав»^{446}.

Дальше последовали новые инициативы Горбачева, которые Анатолий Громыко охарактеризовал скептически: достичь быстрого успеха, чего бы это ни стоило. На встрече в декабре 1986 года в столице Исландии Рейкьявике Горбачев предложил Рейгану 50-процентное сокращение стратегических ядерных сил, ликвидацию всех советских и американских РСД в Европе, приняв рейгановский «нулевой вариант». И снова все отвергнуто под предлогом, что данные предложения увязываются с отказом США от испытаний и размещения ПРО в космосе, то есть экспромт не получился.

Тем временем в МИД проходила, как выразился сам Громыко, «настоящая экзекуция профессиональным кадрам», то есть Шеварднадзе проводил чистку центрального аппарата и посольств: с лета 1985-го к марту 1991 года на своих постах осталось только два посла^{447}.

Министр вел ту же линию, что и Горбачев в отношении союзных руководителей. С 1986 по 1988 год на уровне областных и республиканских партийных организаций было заменено две трети секретарей, из 115 членов Совета министров СССР, назначенных до 1985 года, через три года осталось 22. Но не будет преувеличением сказать, что тем самым, хотя и с явными пережимами, продолжалась практика, начатая Андроповым. Горбачевской группе казалось, что главную помеху преобразованиям в политической и экономической областях создают «застойные руководители». Поэтому такой подход к кадрам объяснятся уверенностью реформаторов, что новые руководители быстро обеспечат успех по всем направлениям. Чистка коснулась и армии: к концу 1988 года были заменены все заместители министра обороны (кроме двоих), все первые заместители начальника Генерального штаба, командующий и начальник Штаба Вооруженных сил Варшавского договора, все командующие группами войск и флотов, командующие военными округами Советского Союза. Был заменен и министр обороны.

Однажды в январе 1987 года на совещании в МИД было предложено, чтобы партийно-правительственную делегацию в одну из африканских стран возглавил Громыко. Чрезвычайный и полномочный посол В.В. Цыбуков так вспоминал об этом эпизоде. Реакция Шеварднадзе была поразительной: «Чтобы я здесь этого имени больше не слышал!»^{448}

Видимо, у Шеварднадзе были основания столь недипломатично выразить свое отношение к предшественнику, которого он в официальной обстановке называл «крейсером мировой внешней политики», а себя всего лишь «лодкой с мотором». Так, в январе 1986 года Шеварднадзе после своего официального визита в Японию по заведенной практике сделал сообщение на заседании Политбюро, затем в печати появилась соответствующая информация, в которой отсутствовала вторая часть дежурной фразы: «Политбюро заслушало сообщение о поездке и одобрило результаты визита». То есть одобрения не было.

Дело в том, что, рассказывая о поездке, министр коснулся вопроса о Курильских островах, на которые претендовала Япония, и заявил, что советская сторона в этом вопросе много напутала и что предстоит искать выход из этого положения. Услышав это, Громыко выдал Шеварднадзе резкую отповедь, сказав, что здесь никакой путаницы нет, просто нужно хорошо знать историю.

«Свое глубоко аргументированное выступление А.А. Громыко закончил вещими словами: “Лишней земли у нас нет!” С тех пор многие повторяют эти слова, не зная, кто и при каких обстоятельствах произнес их первым»^{449}.

Надо ли объяснять, что испытывал сторонник оригинальных решений Шеварднадзе при упоминании имени патриарха, который терпеть не мог верхоглядства? А что испытывал Горбачев?

Поразительно, что сдержанный Андрей Андреевич однажды признался сыну: «Нет, Толя, я с ним давно разошелся, это какой-то звонок, а не мужчина, к тому же, по моим наблюдениям, злопамятный… К сожалению, тот Горбачев, которого я выдвигал в генсеки, и нынешний — совершенно разные люди… Не по Сеньке оказалась шапка государева, не по Сеньке!»^{450}