— Вы мне неясно объяснили цель вашего визита к Замету. Гороскоп — изобретение более или менее ловкое, которое меня не обманет. Для того чтобы иметь гороскоп, молодая девушка не имеет нужды компрометировать себя двусмысленным поступком, рыскать по улицам, рискуя быть оскорбленной, подавать повод к скандалам.

— А что делают, позвольте спросить? — перебила Анриэтта, оскорбленная этим строгим тоном.

— Делают то, что я сделал, пишут Замету, чтобы он прислал свою ворожею к графу д’Антрагу; женщинам такого сорта платят за их ворожбу, а когда платят, имеют право спокойно ожидать у себя дома.

— Вы писали к Замету? — спросила Анриэтта.

— Писал.

— Чтобы он прислал Элеонору?

— Да. Граф Овернский, ваш брат, которому я рассказал, с трепетом, это правда, ваш безрассудный поступок, тотчас рассудил со своим совершенным тактом, что все это произведет неприятные слухи для вашей репутации, и, для того чтобы заглушить этот слух другим, посоветовал мне позвать к вам ворожею, так что вас не станут упрекать в том, что будет происходить в присутствии вашего отца и вашего брата.

— Что сказала моя мать? — спросила Анриэтта.

— Ваша мать не знает ничего, слава богу. Я просил вашего брата отправиться в Лувр и узнать от короля или придворных слухи и впечатления вчерашнего вечера. Итак, ваш проступок будет прикрыт, и вы останетесь виновны только передо мной в недостатке доверия, которое, если повторится, может погубить вас навсегда. Молодая девушка, как бы счастливо ни была одарена она, не имеет зрелости в своих планах, точности в своих намерениях и соображениях. Она бежит слепо туда, где блестит ее цель, цель легкомысленная и обманчивая по большей части. Между тем как если бы она принимала советы руководителя, все ее предприятия удались бы.

Эта гнусная мораль, сказанная серьезно, не была потеряна для молодой девушки; она чувствовала, что д’Антраг старается взять опять над нею власть и руководство; но она понимала свою собственную слабость, свое неуменье в трудных поступках; притом она не хотела отвергать союзника для плана своей кампании.

— Я не намерена отказываться от ваших советов, — сказала она, — но вы мне их не предлагали. Это вы мне оказали недоверие, мне внушили в вашем доме сильную любовь к одному человеку и надежды… Потом меня предоставили себе самой.

— Путь, по которому вы идете, по которому идем мы, усыпан препятствиями и опасностями. Человек, которого вы любите, несвободен, и по собственной своей воле. Это препятствие! Упорствуя, вы рискуете встретить соперниц, которые вас погубят. Это опасность!

— О! — прошептала гордая красавица с презрительной улыбкой. — Эти препятствия, эти опасности весьма ничтожны. Они могут испугать только малодушные сердца. Но я… Человек, о котором идет речь, несвободен, говорите вы? Но это потому, что его захватили. Этот человек всегда позволит захватить себя тем, которые осмелятся. Осмелимся. Что касается до соперниц, позвольте мне еще улыбнуться. Это вопрос предпочтения, а предпочтение происходит из сравнения. Я добивалась этого сравнения, когда вы меня прервали. Я хотела попробовать, не могут ли ум, остроты, пылкая страсть преодолеть апатию, скромность, кротость, поддерживаемые ничтожной красотой, которую некоторые называют белокурой, другие золотистой, а я называю приторной. Что-то говорит мне, что я заставила бы разделить мое мнение человека, о котором идет речь, когда мой мнимый союзник нагрянул и все испортил. И говорят теперь, что во мне недостает зрелости, я эти соображения отвергаю.

— Это прямо нас ведет к объяснению, что случилось вчера, — сказал д’Антраг. — Так как я не хочу, чтобы вы обвиняли меня в ошибке, так как я этой ошибки не сделал, так как мне было лень, желая наблюдать за вами, помешать вам и попасть в какую-нибудь засаду, так как мне было легко, говорю вам, следить за вами под маской, следить за вашим разговором и за каждым вашим проступком, то если я раскричался и сделал огласку, я имел причину, и вот она.

Говоря эти слова, граф д’Антраг бросил дочери письмо, которое та начала с жадностью читать.

«Милостивый государь, — говорилось в этой записке, — ваша дочь Анриэтта вышла из дома. Она отправилась к Замету на свидание с королем. Может быть, ей хочется прославлять вашу фамилию так, как ее прославила ее мать; может быть, вы закрываете глаза на это благородное намерение; но я имею менее снисхождения и объявляю вам, что если вы не вытащите ее из бездны, я разглашу о вашей угодливости при дворе; сделайте шум, а если нет, я сделаю его. Друг».

Пораженная Анриэтта бросила письмо.

— Благоволите мне сказать, что сделали бы вы, — сказал отец.

— Какой гнусный доносчик преследует меня таким образом? — закричала она.

— Не сделать того, что сделал я, — вскричал д’Антраг, — значило обесславить нас! Вы признаетесь в этом.

— О! — заревела Анриэтта, взяв опять письмо. — Чей это почерк?

Между тем дверь отворилась и Мария Туше, уже нарумяненная и раскрашенная, подошла к постели дочери. Увидев ее, д’Антраг встал. Анриэтта хотела спрятать письмо, но мать остановила ее движением руки.

— Я все знаю, — сказала она спокойно, — сын мне рассказал.

— И вы знаете также об этом письме? — спросила Анриэтта, с взглядом, требовавшим от ее сообщницы чрезвычайного внимания.

— И о письме также, дочь моя. Граф Овернский, прежде чем направился к королю, посоветовался со мной по своему обыкновению о том, на что надо решиться.

— Что же вы решили? — спросил д’Антраг, которому это торжественное уверение всегда внушало некоторый страх. — Если это письмо от врага, оно как будто намекает на мщение; а угадываю тут следствие какой-нибудь интриги.

Анриэтта побледнела, Мария Туше перебила своего супруга.

— Вы судите здраво, — сказала она, — это враг, это мщение, вот почему граф Овернский должен был сегодня же утром отправиться к этой особе.

— К кому?

— Это угадать нетрудно. Вспомните, кому интересно оставить для себя короля.

— Маркизе де Монсо! — вскричал д’Антраг. — Именно.

— Вы правы, я об этом не подумал.

— Это правда, — прошептала Анриэтта, сама обманутая спокойствием матери, — ей одной нужно отдалить меня. Знает ли она…

— Она знает все.

— Она имела подозрения?

— Спросите у Анриэтты, с каким свирепым лицом приняла она нас в этой встрече у женевьевцев.

— Когда она принудила короля отказаться от нашего гостеприимства, — сказала Анриэтта.

— Это может быть, — сказал граф, — у нее есть шпионы. Вот что серьезно.

— Вот почему я и послала к ней моего шпиона; он увидит короля в то же время и принесет нам впечатление обеих сторон. Не права ли я была?

Антраг одобрил вполне.

— Граф Овернский, — продолжала Мария Туше, — сообщил мне также о желании вашем призвать сюда ворожею. Я одобряю это. Примите ее сами. Вы, кажется, понимаете итальянский, Анриэтта?

— Вы, кажется, меня учили этому языку.

— Пошлите же эту итальянку, граф, как только она придет к моей дочери в моем присутствии, пусть наши люди видят, что никакой тайны нет. Потом, если сын мой пришлет кого-нибудь, пусть мне скажут.

Угодливый супруг поклонился и вышел. Мария Туше тотчас пошла удостовериться, не подслушивает ли кто у дверей. Потом, воротившись к изголовью Анриэтты, сказала тихо:

— Я полагаю, вы не обмануты тем, в чем я уверила вашего отца?

Анриэтта взглянула на нее испуганными глазами.

— Вы не предполагаете, — возразила Мария Туше, — что это письмо написала Габриэль д’Эстре?

— От кого же оно? — прошептала Анриэтта.

— Это ужасное письмо.

— Конечно…

— Оно от смертельного врага. Оно обещает неумолимое мщение. Оно возвещает невидимого шпиона, живущего в вашем доме, так сказать, в вашей мысли.

— Боже мой!

— Не имеете ли вы кого-нибудь, кто ненавидит вас до такой степени? Поищите в вашем прошлом, Анриэтта, в вашем прошлом, уже кровавом и мрачном.