Крильон встал, повернувшись спиной к Эсперансу, и стал ходить по комнате, швыряя ногой, локтем и плечом каждую мебель, которая попадалась ему на дороге.

— Вы смеетесь надо мной, не правда ли? — сказал Эсперанс.

Крильон, не показывая своего лица, не отвечая, пожал три раза плечами и, заглянув в камин, сказал:

— В этой комнате дымно; я просто ослеп.

Он отворил окно. Очевидно, от дыма покраснели веки доброго кавалера. Воздух скоро унес этот дым или воспоминание.

— Я полагаю, вы довольно наплакались, — сказал Крильон, — потому что наконец воротились.

— Я воротился потому, что вы призвали меня.

— Я призвал вас, повинуясь безымянному письму. Но вы ничего мне не говорите об опасностях, которым вы подвергались.

— Я не подвергался никаким опасностям! — вскричал Эсперанс. — И непременно остался бы там, если б две причины не заставили меня ехать.

— Мое письмо, так? А потом?

— А потом причина… самая прозаическая.

— Какая?

— У меня не было больше денег.

Крильон засмеялся.

— Вас, может быть, обокрали?

— Нет, я перестал получать мой доход.

— Как? Этот великолепный доход, которому вы удивлялись каждый месяц…

— Исчез. Вот уже три месяца я не получал ничего. Хотите, чтобы я сказал вам мои мысли?

— Вы напали на второго Спалетту?

— Лучше того. Мое состояние было химерой; старик с седыми волосами умер или отдал мой доход кому-нибудь другому.

— Полноте!

— Разорен в любви, разорен в деньгах, я разорен совсем.

— Вот это прекрасно, — сказал Крильон, дружески потрепав Эсперанса по плечу, — не имея денег, вы будете меньше ветрены, вы останетесь со мной. Но что я говорю? У вас всегда будут деньги, Эсперанс, потому что они у меня есть всегда.

— Милостивый государь…

— Конечно, у меня нет двадцати тысяч экю, как у старика с седыми волосами, но я буду иметь над ним то преимущество, что я сдержу больше, чем обещал. Итак, утешьтесь, ударимте по рукам и берите из моего кошелька.

Говоря эти слова, добрый Крильон отпер свою шкатулку. Эсперанс остановил его.

— Извините, — сказал он, — не сердитесь на меня.

— Зачем мне сердиться? — отвечал кавалер, перебирая свои пистоли.

— Потому что я не приму ваше великодушное предложение, — холодно сказал Эсперанс.

Крильон выпустил пригоршню пистолей и, обернувшись к молодому человеку, сказал, значительно нахмурив брови:

— Вы заходите слишком далеко. Вы обижаете меня отказом.

— Поймите меня. Я не грубиян и не дурак. Конечно, я приму вашу первую пригоршню пистолей…

— Только об этом вас и просят.

— А вторую я не возьму. Жить в лености за счет того, кто платит своею кровью за всякую золотую монету… никогда!

— Это хорошее чувство, но что намерены вы делать? А мне пришла мысль. Вступите в гвардейцы. Через шесть месяцев, я ручаюсь, вы будете прапорщиком.

— Я не люблю войну, а дисциплина меня пугает.

— Я поговорю с Росни; мы достанем вам место при дворе.

— Благодарю, я не хочу служить при дворе.

— Напрасно. Двор прелюбезный. Король взял молодую любовницу, которая очень хорошо управляет веселостями.

Эсперанс покраснел.

— При дворе будут постоянно танцевать и крестить.

— Неужели там так весело?

— Слишком весело. Это не продолжится.

— Почему же, если король так любит свою новую любовницу?

— Он, да не все.

— Разве можно составить себе счастье, которое принадлежит всем?

— Королю — да.

— Стало быть, новая любовница не нравится некоторым?

— Многим.

— А говорят, что она кротка и сострадательна.

— Это правда.

— Почему же ее не любят?

— Любезный друг, королю нужна не любовница, а жена.

— Но у короля уже есть жена.

— Да, но ему нужна другая, особенно же ему нужен сын, десять, двадцать сыновей.

— Мне кажется, у него есть сын, — прошептал Эсперанс.

— Незаконнорожденный!

— Этот король был счастлив по-своему, а вот уже в его нектар вливают желчь.

— Такого счастья он всегда будет иметь, сколько хочет. После прекрасной Габриэли будет другая.

— Он расстанется с… этой женщиной?

— Его разлучат с нею.

— Но эта бедная брошенная женщина?

— Выйдет опять замуж и с прекрасным приданым.

— Но ведь она уже замужем?

— Как же! Король велел ее развести, она свободна.

— Под каким же предлогом?

Крильон расхохотался.

— Этого бедного де Лианкура, — сказал он, — объявили неспособным продолжать свой благородный род.

— Но, говорят, от первого брака у него было одиннадцать человек детей.

— Тем более причины — сказал судья, чтобы у него их больше не было.

Эсперанс, несмотря на сжатие сердца, не мог удержаться от улыбки при этой шутке.

— Это, однако, правда, — сказал Крильон, — над этим столько смеялись здесь, что я удивляюсь, как я могу еще смеяться. Надеюсь, что я сообщаю вам известия, способные вас развеселить.

— Конечно, — пролепетал молодой человек, сжимая руки, — но, несмотря на всю эту веселость, я вижу несчастного короля и женщину, достойную сожаления.

— О! Король неспособен долго огорчаться, и, если верить придворным слухам, он уже принимает свои меры.

— Чтобы отослать мадам де Лианкур?

— Не называйте ее так. Она маркиза де Монсо после рождения маленького Сезара, чудного ребенка. Ну, я не говорю, чтобы король хотел ее отослать, он любит ее страстно, но развлекается немножко и тут и там. Однако маркиза очень хороша. Ах, как она хороша! Никогда не была она прекраснее!

— Поговорим немножко об этом милом Понти, — с живостью перебил Эсперанс. — Он забыл меня?

— О нет!.. Но с тех пор как вы уехали, негодяй принялся за свои привычки. Он много был на войне, это извинение, потому что с королем война мало кормит солдат. Нет воды для питья.

— Только бы было вино, — сказал Эсперанс.

— О! Понти всегда его находит. Он нашел его и в Артоа. Право, вам следует вступить в гвардейцы, вы сделаете из Понти совершеннейшего субъекта. Он вас любит, он вас боится. Вступите в гвардейцы.

— Пожалуйста, не настаивайте, — кротко сказал Эсперанс, — я решился безвозвратно. Все, что вы мне сказали, удивило меня. Я не люблю двор, я не люблю свет, я имею только одно желание…

— Опять плакать?

— О нет! Это кончено, — весело сказал Эсперанс, — я хочу охотиться в странах очень отдаленных, в странах совершенно новых. Я жду, чтобы Понти воротился. Скоро он воротится?

— Вместе с королем сегодня утром, к десяти часам, к крестинам.

— Очень хорошо. Я обниму друга Понти и тотчас же отправлюсь в путь.

— Мы увидим! — вскричал кавалер. — Что вы отказываетесь от моих денег, еще пусть так, что вы отказываетесь поступить в гвардейцы, принять должность при дворе, еще пусть так, но чтобы вы воротились в изгнание, я это запрещаю вам!

— Кавалер!

— Запрещаю, — сказал Крильон, раздавив сапогом головню, от которой полетели мириады искр, — ваша мать поручила вас мне.

— Однако, если я несчастен…

— Будьте несчастны возле меня. Вы не были плаксой, когда я с вами познакомился, а теперь вы льете воду, как нимфы с превращениями… нет, я укреплю вам фибры.

— Обратите внимание, что я страдал.

— Вы получили удар ножом, это правда; а я получил больше шестидесяти ударов, не считая пуль и мелкой дроби; вы лишились трех литров крови, а я лишился целого бочонка — и смеюсь! Я буду танцевать на крестинах маленького Сезара; мы будем вместе танцевать.

Эсперанс страшно побледнел. К счастью, его лакей, постучавшись в дверь комнаты, робко просунул голову и руку с письмом.

— Это от кого? — закричал кавалер.

— От человека, который справлялся, приехал ли месье Эсперанс, — отвечал лакей.

Эсперанс взял записку, из которой выпал ключ, как только он ее распечатал.

— Это приглашение на бал? — спросил Крильон, увидев изумление на лице молодого человека.

— Это еще страннее, — сказал Эсперанс.

— С вами всегда случается что-нибудь новое, любезный друг, но хорошо ли, по крайней мере, это новое?