— Вы примете католическую религию, государь?! — вскричала Габриэль, всплеснув своими хорошенькими ручками с пылкой радостью.

— Извините, извините! Я этого не сказал, моя Габриэль! О нет, я этого не сказал. Была бы большая смелость просить меня об этом. Неужели вы думаете, что любовь женщины может вознаградить мужчину за пожертвование его убеждениями и спокойствием его совести?

Король делал коварное ударение на каждом слове и притворно выказывал серьезный вид, который привел в отчаяние Габриэль.

— Все мои труды погибли, — прошептала она, — он никогда не обратится! Как я несчастна! Я знатная девушка и так люблю короля! Мой отец и брат — ревностные слуги его величества, а другого брата я лишилась под вашими знаменами, государь! Не имела ли я право надеяться, что мой повелитель благоприятно выслушает свою рабыню и примет меня как смиренное орудие спасения целого народа? Жанна д’Арк, говорил дом Модест устами брата Робера, спасла Карла Седьмого от англичан своей шпагой. А вы, дочь моя, спасете Генриха Четвертого от испанцев.

— У вас нет шпаги, милая красавица.

Габриэль покраснела и потупила глаза. Она была хороша, выше всего, что может представить себе воображение поэтов.

— Я надеялась, — прошептала она, — что мой король сделает из любви ко мне то, что десять армий не принудили бы его сделать… То, что приманка короны, что вся слава сего мира не могли бы вырвать у него.

— Я ничего не обещаю! — вскричал король вне себя от любви. — О нет!.. Я не могу ничего обещать без продолжительных размышлений. Обращение, моя милая, вещь важная, но поверьте мне, что желание вам угодить и успокоить вашу горесть будет для меня самым сильным побуждением. Однако, милая красавица, что же вы сделали для того, чтобы придать мне мужество? Я находил в вас всегда только недоверчивость. Вы мне признались, что ваши советники предписывали вам приводить меня в отчаяние… Как же вы хотите, чтобы я убедился?

— Нет! Нет! — вскричала Габриэль, попавшая в западню, которую Беарнец расставлял ей с самого начала разговора. — Нет, не отчаивайтесь, напротив, надейтесь, государь, надейтесь и обратитесь!

— Дайте залог, — с торжеством сказал король, — ваша свирепая добродетель сделала меня подозрительным, залог необходим.

— Я предлагаю мое слово, государь.

Генрих приблизился к молодой девушке и нежно посмотрел на нее.

— Конечно, слово девицы вашего звания и вашей честности значит что-нибудь, — сказал он, — но надо определить подробности. Это моя привычка, когда я подписываю договоры с союзниками.

— Я никогда их не подписывала, — сказала Габриэль с очаровательной наивностью.

— Позвольте же мне продиктовать.

— Извольте, ваше величество.

— Разделим договоры на три пункта. Это счастливое число. Первый пункт…

— Первый пункт, — вскричала Габриэль, — король обратится!

— Нет, это не в обычае ставить ультиматум в начале. Пункт первый… Но, милая моя, мы оба ошиблись. Тут может быть только один пункт, чтобы избегнуть пустословий и обмана.

— О государь! — составьте договор как государь, как дворянин, как честный человек!

— Я так и хочу, Габриэль!

— Составьте такой договор, который не обязывал бы меня, не обязывал вас… И девушка моего происхождения сдержит свое обещание, если бы она должна была умереть. Поступайте так же и вы, такой великий король, герой!

— Диктуйте же.

— Благодарю. Да, государь, возможен только один пункт. Вот он: «Между высоким и могущественным государем Генрихом Четвертым, королем французским и наваррским, и Габриэль д’Эстре, благородной девицей, дочерью доброго и честного слуги короля, было условлено следующее: в тот день, когда король торжественно и публично отречется от реформатской религии, чтобы воротиться в лоно католической церкви…»

— Ну! Далее?.. — сказал упоенный король.

— Напишите остальное, государь, — пролепетала Габриэль, закрыв руками лицо.

Ее нежное сердце, это великодушное сердце наполнилось рыданиями, и сквозь ее перламутровые пальцы потекли потоки слез. Генрих бросился на колени перед своим кумиром.

— Вы припишите к договору, — прибавила молодая девушка, — что Габриэль хотела спасти Францию.

— Я припишу в моем сердце, что вы ангел доброты, грации и любви, и запишу так глубоко, Габриэль, что придется вырвать у меня сердце, чтобы изгладить память о вас.

Генрих приподнялся и прижал молодую девушку к груди, испытывая некоторое угрызение совести, что обманул эту прекрасную душу притворной слабостью любви. Обрадованная Габриэль благодарила небо, что оно тронуло сердце великодушного государя, который приносил ей такую жертву. Ах, если бы она могла знать, что час тому назад тот же пункт в таком же договоре передал Париж Генриху Четвертому!

Две такие победы! Габриэль и Париж! Но Генрих обещал себе в глубине сердца искупить этот обман такою нежностью и таким постоянством, что Габриэль ничего не потеряет. Рука об руку оба честным взором заключили договор.

— Не говорите об этом ни приору, ни брату Роберу, — весело сказал король. — И мы увидим, угадают ли они. Хотя они знают все, пусть попытаются узнать и о том, что случилось на мельнице.

— Когда это событие прогремит по всей Европе, — сказала Габриэль, — я с благородной гордостью стану повторять себе: Генрих сделал это для меня!

Смущенный король приискивал ответ, когда к ним поспешно вошла Грациенна.

— Дэнис возвращается, — сказала она.

В самом деле, тяжелые и размеренные шаги раздались по мосткам мельницы. Король встал, ища совета в глазах Габриэль.

— Назовитесь Гильомом, — сказала она с живостью, — вы принесли мне известие от моего брата, маркиза де Кевра.

— Очень хорошо.

Дэнис вошел и изумился, найдя такое прекрасное общество на мельнице. Габриэль рассказала сочиненную сказку о неожиданном приезде месье Гильома. Грациенна в свою очередь рассказала о беде, случившейся с Гильомом, который вымочил свое платье, нечаянно свалившись в воду, и вместо недоверчивости, которую обе ожидали к своим невероятным рассказам, мельник сказал:

— Сегодня день приключений. Сколько приключений, Господи Боже мой!

— А что такое? — спросили три сообщника этой комедии.

— Ничего не случилось с добрыми братьями? — тревожно спросила Габриэль.

— Решительно ничего с ними, но со мною случилось… Я на дороге нашел убитого человека!

Молодые девушки вскрикнули от испуга.

— Где это? — спросил встревоженный король.

— В ста шагах от коломбской дороги, на берегу реки.

Генрих подумал об испанце, но Дэнис скоро вывел его из заблуждения.

— Красивый молодой человек!.. Возможно ли было убить такого красавца с такими чудными белокурыми волосами!

— Что вы с ним сделали? — спросил король, тронутый чувствительностью Габриэль.

— Я отнес его в монастырь вместе с другими.

— С кем это?

— С его товарищами.

— Тоже мертвыми? — воскликнули разом король и Габриэль.

— О нет, живыми! Ведь они несли раненого вместе со мной. Один низенький, другой толстый.

— Теперь мертвый сделался раненым?

— Да, но как! Представьте себе, низенький-то гвардеец короля Генриха.

Король вздрогнул.

— Кто это вам сказал? — вскричал он.

— Он сам. А толстый полковник низенького.

Генрих так круто повернулся, что чуть не опрокинул стол.

— Полковник гвардейцев?

— Ну да! Если гвардеец назвал его полковником.

— Крильон!.. Ты видел Крильона? — спросил король с беспокойством, и это испугало мельника.

— Я не говорю, что это был Крильон, — пролепетал он.

— Полный и хорошо сложенный мужчина?

— Да.

— Брови черные, усы седые, взгляд твердый?

— Взгляд страшный, но этот взгляд становился очень печален, когда устремлялся на бедного раненого.

— Это не может быть Крильон, — сказал король.

— А теперь я думаю, что это он! — вскричал Дэнис. — Судя по уважению всех монастырских и поспешности брата Робера, который обыкновенно почти не трогается с места. Неужели я видел Крильона, великого Крильона? Эти десять пистолей дал мне Крильон!