«О! о! — подумал Эсперанс. — Сколько птиц в этой клетке! Я не позволю им улететь всем, не увидав цвета их перьев».

Он выпустил Понти, протянул руки и схватил женское платье.

— Сперанца! Пощадите! Пощадите! — закричала итальянка, падая на колени.

— Элеонора! Измена! Я это подозревал, — отвечал Эсперанс с ужасным биением сердца.

Заперев дверь, толкнув Элеонору на середину комнаты, он прошептал:

— Что вы здесь делаете и зачем Понти лежал тут?

Элеонора не отвечала. Эсперанс выбил кулаком окно. Слабый свет звезд скользнул в комнату на тело Понти. Эсперанс увидал раскрытый полукафтан, разорванную рубашку и со свирепым криком поднял руку на Элеонору, стоявшую на коленах.

— Злодейка! Ты украла медальон! Отдай его мне, или ты умрешь!

— Сперанца, — отвечала итальянка, — он уже не у меня.

— Ты лжешь!

— У меня его отняла другая.

— Ты лжешь!

— Анриэтта!

Эсперанс вздрогнул от испуга; он вспомнил побег закутанной женщины. Он считал все возможным от этих двух сговорившихся демонов.

— Да, — продолжала Элеонора, — я хотела взять записку, я в этом признаюсь. Но изменница подстерегала меня, она бросилась на меня и отняла. Беги, Сперанца! Беги! О, отними у нее медальон! Ты еще можешь ее догнать.

— Элеонора, если ты солгала, я найду тебя!

— Клянусь спасением моей души, я сказала правду.

Эсперанс оттолкнул итальянку, которая целовала его колени, бросил назад плащ, стеснявший его, и выбежал как бешеный из дома.

Элеонора побежала за ним, дрожа от страха и от радости; она осмотрелась вокруг: молодой человек был уже далеко, он летел как джинн-истребитель. Элеонора заперла за собой дверь домика, села в носилки и уехала.

Между тем Анриэтта скакала с отчаянной быстротой для всякого, кто захотел бы догнать ее. С двух сторон ее кареты бежали вооруженные люди, которых она взяла, чтобы они ей помогли в случае надобности, и которых, будучи столько же осторожна, сколько и мужественна, она не заблагорассудила призвать, так как не нашла в этом надобности. Эти пять человек были любимые солдаты графа Овернского, мужественные негодяи, опытные во всех хитростях ремесла, которое в то время умели и во время мира пользоваться всеми выгодами войны.

Мария Туше, знавшая все, постаралась устроить все к возможности успеха дочери, не компрометируя себя, и с нетерпением ждала результата. Это было последнее отважное предприятие. Когда записка будет отнята у Эсперанса, все тучи исчезнут с горизонта.

Анриэтта в карете щупала рукой, дрожавшей от радости, золотой медальон, на котором ловкость Элеоноры потерпела неудачу. Так как, итальянка, она хотела открыть пружину, но, обломав ногти, отказалась от этого. Движение кареты мешало ей, притом было темно, и ее усилия были совершенно бесполезны.

Двадцать раз бросила бы она этот медальон в колодец, в сточную яму, реку, если бы не желание, весьма естественное, убедиться, действительно ли в этом медальоне находится записка, настоящая записка. Хитрые, злые люди самые подозрительные, потому что они знают по опыту, что везде есть место для хитрости или измены.

Итак, Анриэтта решилась раскрыть медальон дома; ее нетерпение устремилось на кучера, на лошадей. Но Париж в то время не имел ни широких улиц, ни хорошей мостовой; Париж был смертельным врагом карет: ехать рысью значило подвергаться смерти. Надо было довольствоваться самым тихим шагом, какой только позволяли повороты и неровности дороги. Однако карета приехала без препятствий, благополучно, дверь отеля была открыта; Анриэтта взбежала на лестницу с легкостью птички.

Она уже с живостью разговаривала с Марией Туше, показывая ей медальон и отыскивая ножницы или кинжал, чтобы сломать металлическую дощечку, если пружина не откроется, когда внизу раздался громкий шум, потом крики, потом шаги на лестнице. Мария Туше побежала к двери, чтобы узнать, Анриэтта успела только спрятать на груди медальон.

Человек, бледный, с растрепанными волосами, вошел или, лучше сказать, влетел в комнату. За ним бежали два лакея, которые неистово размахивали руками и кричали:

— Остановите!

Видно было по их безобразным гримасам, что они не могли остановить его сами.

— Эсперанс! — вскричала Анриэтта, отступая до кресла, как бы за тем, чтобы укрыться за него.

— Бегите! — сказала Мария Туше инстинктивно, потому что она поняла всю опасность, какой подвергалась ее дочь.

Эсперанс бросился между Анриэттой и дверью, сообщавшейся с соседними комнатами, и голосом, в котором преобладал глухой гнев, сказал:

— Вы меня не ждали, а это я, и если вы хотите, чтобы эти люди услышали то, что я вам скажу, сделайте знак и я закричу при них.

— Уйдите! — сказала Мария Туше слугам, которые ушли с удивлением и с гневом.

— Я нахожу дерзостью с вашей стороны, — прибавила она, — являться ко мне в такой час и насильно врываться в дверь как разбойник.

— Пожалуйста, без фраз, — сказал Эсперанс, — это я буду расспрашивать, если позволите. Мадемуазель д’Антраг, где золотой медальон, который вы у меня украли?

Анриэтта по необдуманному движению поднесла руку к груди, измятые кружева и беспорядок которой служили, впрочем, достаточным показанием. Потом она стала искать около себя выхода и опять отступила назад.

— Возвратите его мне, — продолжал Эсперанс, — и не делайте ни шага отсюда, или клянусь именем Бога Живого, я, щадивший вас слишком долго, пригвозжу вас к этому креслу ударом шпаги.

— Помогите! помогите! — кричала Анриэтта вне себя от бешенства и страха при виде сверкающих глаз, сжатых зубов и бледности, которые в человеке таком храбром показывали бешенство, дошедшее до бреда.

Мария Туше стукнула в стену и вдруг явился д’Антраг, испуганный, полуодетый, с топором в руке. При виде Эсперанса, он закричал:

— Кто такой этот человек?

Но поза и взгляд этого человека скоро переменили направление его мыслей, он испугался и начал реветь, как обе женщины. Слуги, которых удалила Мария Туше, воротились на эти крики.

— Помогите! — повторила Анриэтта, вне себя от страха.

Д’Антраг подошел, махая топором.

— Пусть он не подходит, — вскричал Эсперанс, — или я его убью!

Граф остался неподвижен.

— Милостивый государь!.. сжальтесь!.. успокойтесь!.. — сказала растревоженная мать молодому человеку. — Сжальтесь, не делайте огласки.

— Отдайте мне золотой медальон, и я уйду!

— Сюда идут!..

— Он погибнет, матушка, это наши солдаты! — вскричала Анриэтта, судорожно топая ногами.

В самом деле из коридора высовывались головы вооруженных людей, которые поднимались на лестницу и вошли в соседнюю комнату, между тем как дрожащая Мария Туше старалась их остановить.

Но как только Эсперанс увидал блеск шпаг, он прыгнул, как лев; это было уже не смертное существо, вооруженное слабым оружием человечества; никогда более страшное олицетворение войны и силы не являлось взглядам людей; огонь сверкал из глаз Эсперанса, дыхание его кипело, как горячий дым. Он сначала сшиб с ног Антрага и выкинул его топор в разбитое окно, потом, воротившись к Анриэтте, сказал с пеной на губах:

— А! Ты не хочешь возвратить мне записку! Ну, я ее возьму. И он бросился на свою неприятельницу, разорвал кружева и шелк, оттолкнул руки, царапавшие его, вырвал медальон, который они сжимали, и отбросив презренную женщину, которая совершенно обезумела, с диким взглядом, с обнаженной грудью, едва переводившей дух, обесславленную при отце, при матери, при солдатах, которых эта страшная борьба, эта победа быстрее мысли оледенили головокружительным оцепенением. Но Мария Туше, пробудившись наконец, то есть возвратившись к своим диким инстинктам, закричала как настоящая подруга Карла Девятого:

— Помогите! Убейте его! Убейте!

— Фамильная привычка, — сказал Эсперанс, — но мы еще посмотрим!

В то же время он взял в руку шпагу, его длинная и сильная рука придала кругообразное движение блестящему лезвию, которое, встретив двух передних солдат, нанесло им две глубокие раны; крики раненых заставили других подумать. Их нерешительностью воспользовался Эсперанс, который очертя голову бросился на трех остальных. Одна шпага коснулась его, он разбил ее как ударом молотка, от удара эфесом в живот противник упал. Эсперанс покончил со слугами несколькими ударами шпаги и в три прыжка очутился внизу лестницы.