— Да здравствует король!

Ла Раме не сомневался ни минуты в своей королевской силе. Несчастный, он так любил Анриэтту! После церемонии, когда он получил поздравления своего войска, двух-трех аббатов-фанатиков, когда реймские дамы поднесли ему подарок, состоявший в королевской мантии с полным одеянием, молодой человек, жаждая сообщить свое торжество своему кумиру, заперся у себя, и вместо того, чтоб благодарить Бога или просить у него милостей, слепец написал Анриэтте письмо, которое должно было сообщить этому скептическому сердцу благоприятное впечатление, произведенное реймской церемонией.

«Да, — писал он, — я король. В эту минуту я слышу повсюду крики: “Да здравствует король! Да здравствует Карл Девятый!” Сердце мое сладостно волнуется, потому что эти крики означают больше, нежели они говорят; это потому что, мой прелестный и нежный друг, они хотят сказать: “Да здравствует королева Анриэтта, жемчужина красоты, благородная супруга нового государя!” Итак, вы скоро получите эту корону, которая одна только может прибавить красоту вашему челу. Я приобрету ее в жестоких битвах может быть, но тем лучше, потому что это доставит славу моему имени, а вы славу любите.

Как я горд и счастлив! Прежде я сомневался. Ваше сердце казалось закрыто для меня навсегда. Я не знал, что вы столько же благоразумны, сколько и прекрасны, а ваши надзиратели безжалостны и многочисленны. Но в этом последнем испытании, где вы открылись мне, мне блеснула наконец ваша мысль. Вы мне улыбнулись, вы меня спасли, вы пожали мне руку. А между тем я почти оскорбил вас накануне, и если бы вы меня не любили, мщение для вас было бы легко… Благодарю. Я никогда не забуду вашего сострадания и сладостного обещания. Я не забуду также поощрений, которые вы сумели переслать мне после моего прибытия сюда. Потребен был весь ваш ум и частичка вашего сердца, чтобы преодолеть столько затруднений.

Отныне все будет для меня легко. Как только я буду в состоянии выдержать кампанию, вы можете присоединиться ко мне. Я с нетерпением желаю окружить вас королевской пышностью. Мои офицеры сообщают мне о заговорах, которые каждый день составляются против похитителя престола, ренегата Генриха Наваррского. Вчера еще несколько солдат пришли предложить убить его среди Лувра, среди его сарданапальских удовольствий, которыми он бесстыдно наслаждается.

Но корона, которую он носил, делает его священным для меня. От короля к королю эти преступления невозможны. Я не покушусь на его жизнь иначе, как на поле битвы. Там другое дело, и я горю желанием доказать этому мнимому герою и его гвардейцам, слывущим непобедимыми, что рука Валуа умеет победоносно владеть шпагой.

Живите, однако, без опасений, моя милая душа; по мере того как время уходит, мне кажется, что я приближаюсь к вам. Много мрачных идей, зловещих воспоминаний изглаживаются перед лучезарным светом, окружающим меня. Эта мрачная туча прошла и растает от блеска молнии.

Битвы теперь не замедлят. Я жду близкого подкрепления. Король испанский присылает ко мне трех своих лучших офицеров, вслед за которыми идет войско, отправившееся уже неделю назад. Я посоветуюсь с этими офицерами, как завязать сношения в самом Париже, где, меня уверяют, уже заметно волнуется прежняя лига, которую я хочу возобновить в качестве католического принца.

Как только дела мои решатся, я буду короноваться в Реймсе. Не приедете ли вы туда, милая душа? Не отдадите ли вы мне этого дня, чтобы загладить тот горестный день, когда Беарнец отрекался в Сен-Дени, куда вы отправились вместе с вашими родителями, где я был неизвестный и брошенный; потом мы отправились вместе в Безонский монастырь… Жестокое воспоминание, за которое должна бы уже отомстить слава, но которое еще горит в глубине моего сердца!..

Да, вы приедете в Реймс. Не правда ли? Что-то говорит мне, что вы столько же храбры, сколько прекрасны, и что вы с гордостью захотите доказать мне ваше великодушие. Притом, вы заинтересованы в моем торжестве и можете подвинуть его вашими советами и вашим присутствием.

Если вы составили какой-нибудь план для путешествия, если вам должно обмануть бдительность ваших родителей, скажите одно слово, я пришлю вам одного из моих трех испанских офицеров, пришлю денег, лошадей и паспорта, чтобы приехать ко мне. Я жду этих офицеров с часу на час. Это письмо будет вам отдано завтра. Вы можете мне отвечать через три дня. Сделайте это без опасения: посланный будет надежный.

Прощайте, милая душа. Сохраните мне ваше сердце. Я люблю вас с такой силой, что если я употреблю только часть этой горячности на завоевание, я через год завоюю весь мир. Карл, король».

Бедный ла Раме вложил всю свою душу в эти страницы. Он верно изобразил свою жизнь: угрызения, стыд, ужас; он ничего не забыл в прошлом: надежду, гордость, необузданную любовь; он ничего не забывал в будущем.

Образ этой прелестной Анриэтты, этого демона, терзал его одиночество; она казалась ему привлекательнее сквозь препятствия. Чтобы иметь ее возле себя, он вступал в борьбу со всей Францией. Может быть, для того чтобы сохранить ее, он не принял бы все короны Вселенной. В его глубокой душе происходила отчаянная борьба между рассудком и безумием. С неутомимой логикой, он чувствовал иногда ничтожество своей мечты; в другие минуты он упивался своими желаниями, которые побуждали его к неистовству, к бреду.

Подобным грезам, разрушающим организм, божественная премудрость почти всегда приготовляет быстрое пробуждение.

Когда ла Раме перечел свое письмо, старательно поправляя то, что казалось ему слишком холодно, прибавляя там и сям слово, способное подстрекнуть соревнование или жадность Анриэтты, он отдал письмо одному из своих поверенных с приказанием немедленно отнести его по адресу. Потом он поехал верхом делать смотр своему лагерю и обеспечить спокойствие на ночь.

В этом безумце были задатки хорошего офицера и храброго человека, если бы демон не раздул свое пламя в глубине его души. Ла Раме объехал при наступлении ночи передние посты, осмотрел каждую караульню, сделал нужные распоряжения, для того чтобы линии не могли быть разбиты неожиданным нападением. Он выслушал донесения своих лазутчиков. Никакого войска, никакого отряда не виднелось в окрестностях на двадцать лье кругом.

Ла Раме приказал начальникам постов в авангарде допустить к нему, если явятся, трех испанских офицеров с паспортами, печать и содержание которых он объяснил. Если эти офицеры придут пешком, им дадут лошадей, если приедут верхом, им дадут конвой, и сейчас дадут знать об их прибытии в главную квартиру.

Для всякого другого кроме этих офицеров линии были закрыты. Курьеры, разумеется, составляли исключение, потому что они знали пароль.

Ла Раме удостоверился в благоприятном действии, которое произвело на его войска излечение золотушных. Он собирал там и сям благоприятные сведения о расположении народонаселения, и уезжая объявил о быстром прибытии сильного подкрепления и важных сумм.

Итак, все шло хорошо; новый король, приветствуемый криками солдат, воротился в главную квартиру шагом, наслаждаясь гордостью и любовью, двойным упоением сердца и мозга.

Его ждал ужин, к которому он пригласил главных начальников в своей армии. Кушанье было хорошее, вина вдоволь. В Шампани дурно смотрят на того, кто не хочет пить произведения великолепного винограда. Но ла Раме, человек трезвый, только подливал своим гостям.

Пили за славу престола, за победы Франции, за здоровье католического короля, говорили о знаменах, об экипировке войск, о сражениях и засадах, а особенно о контрибуциях. Война стоит так дорого, особенно война междоусобная. Ужин, несмотря на сдержанность короля, продолжался до одиннадцати часов вечера и грозил продолжиться за полночь, когда быстрый топот раздался во дворе и скоро вошел солдат, доложивший ла Раме о прибытии к первым постам испанских офицеров, о которых он предупреждал. Он встал из-за стола и тотчас отпустил своих гостей.

— Господа, — сказал он, — подкрепление, которое я вам обещал, явилось. Я, разумеется, проведу ночь в разговоре с этими офицерами, которые люди с достоинствами и посланы ко мне его величеством королем испанским. Караульте хорошенько, господа, и подадим хорошее мнение о нашей бдительности и о дисциплине прибывшим союзникам.