— Я пришла, — продолжала она, — оказать вам услугу или, по крайней мере, избавить вас от неприятности.

— Благодарю.

— Вы не подозреваете, какое участие вы мне внушаете… это признательность.

— Добродетель великодушных сердец.

— Я с нетерпением искала случая заплатить мой долг; случай представился, я пользуюсь им.

— Но вы все-таки мне не объясните, — сказал Эсперанс, — каким образом вы пришли оказать мне услугу, не зная, что вы идете ко мне.

— Не будем слишком распространяться об этом, это повлечет бесполезное рассуждение. Будем смотреть на результат. Однако я хочу быть с вами откровенна, потому-то, видите ли, синьор Сперанца, когда говоришь с вами, начинает ум, потом вмешивается сердце и прогоняет ум.

— Добрая Элеонора!

— Итак, я говорю, что я пришла сюда избавить вас, по всей вероятности, от неприятности.

— А!

— Да, я шла к хозяину этого дома с некоторыми идеями и с некоторым поручением.

— Скучным?

— Конечно. Когда я вдруг увидала Сперанца, лицо которого никогда нельзя забыть, тогда мои идеи переменились; вместо неприятности я приношу услугу.

Элеонора, не довольствуясь тем, что держала Эсперанса одной рукой, оперлась на него обеими руками, такими же красноречивыми, как и ее глаза.

— Мне поручили, — сказала она, — спросить у хозяина этого дома… заметьте, не у Сперанцы.

— Спросить?..

— Какую женщину он любит, — медленно произнесла итальянка, погрузив свой блестящий взгляд в ослепленные глаза Эсперанса.

Он быстро оправился, но его волнение не укрылось от Элеоноры.

— Сперанца, — сказала она с волнением, — ты не принужден мне отвечать.

— Этот вопрос, мой прекрасный друг, изменяет свою важность, смотря по тому, кто делает его. Вы делаете его?

— Я не говорю, что у меня нет на это желания, Сперанца, — отвечала она страстным тоном, — но я слишком вам предана, для того чтобы лгать. Это не значило бы оказать вам услуги. А вы уверены, не правда ли, что я хочу оказать вам услугу и должна.

— Я буду вам признателен, — сказал Эсперанс с волнением, потому что он старался скрывать любопытство, которое этот вопрос возбуждал в нем.

Кто в самом деле старался узнать имя той, которую любил Эсперанс? Кто мог читать и, может быть, уже прочел это сладостное и ужасное имя в глубине его сердца?

— Вы будете мне признательны за это? — спросила Элеонора с неопределимым жаром, который она почерпала, сама не отдавал себе отчета в том, в глазах Эсперанса и в соприкосновениях с ним, — скажите, что вы будете мне признательны за это.

Он взял руку итальянки и поднес ее к губам. Она побледнела, и жгучий ток пробежал по ее жилам и зажег их, как один из тех ядов, которые поражают мгновенно.

— Для меня будет невозможно сопротивляться вам, когда вы мне приказываете повиноваться, — прошептала она, — вы желаете знать, кто меня послал расспросить вас. Клятва не допускает меня произнести ее имени… но сделайте, что я вам скажу, и вы узнаете.

Он с удивлением посмотрел на нее.

— Я немножко ворожея, — сказала она, — не забывайте этого. Вот человек несет факел; это, наверно, один из ваших лакеев?

— Да, и именно неаполитанец; он вас поймет.

— Прикажите ему сделать то, что я скажу.

Эсперанс позвал лакея и шепнул ему несколько слов.

Этот человек почтительно подошел к Элеоноре, которая в свою очередь сказала ему на ухо:

— Пойдите к последней сосне в аллее направо, и когда мы дойдем до двадцати шагов от вас, зажгите как бы нечаянно вашим факелом первую ветвь этой сосны. Потом вы ее отрежьте.

Лакей смотрел на нее с изумлением.

— Повинуйтесь, — сказала Элеонора.

— Я велел вам повиноваться этой даме, — прибавил Эсперанс.

Лакей поклонился и ушел.

— Теперь, — сказала Элеонора Эсперансу, — смотрите хорошенько, где мы.

— В аллее из сосен и лиственниц.

— В конце которой есть стена?

— Заметова.

— На стене что вы видите?

— Мы слишком далеко, а темнота слишком глубока, но я могу различить каменную вазу, из которой падает плющ… Но эта скотина неаполитанец зажжет мои деревья.

— Смотрите все на это место, и приблизимся туда.

Вдруг пламя сверкнуло на смолистой ветви и обдало красноватым отблеском бледное лицо Анриэтты, которая смотрела из-под своего лиственного убежища, и Эсперансу таким образом явилась страшная маска, искривленная ревностью и ненавистью. Он чуть было не вскрикнул; Элеонора сильно сжала ему руку, заставила его повернуться и продолжать прогулку в противоположную сторону с наружным спокойствием беззаботно прогуливающегося человека.

— Анриэтта?.. — прошептал молодой человек. — Вас послала Анриэтта.

Элеонора не отвечала.

— Анриэтта хочет знать имя любимой мной женщины… Стало быть, она подозревает?

— А разве она имеет причины подозревать? — спросила Элеонора.

— Нисколько, — сказал Эсперанс с волнением, которое легко понять.

— Однако вы взволнованы. Что я должна ей отвечать?

— Что вы хотите, Элеонора.

— Я должна ей ответить что-нибудь, Сперанца, и что-нибудь правдоподобное, потому что она не легковерна и ее нелегко обмануть.

— Отвечайте ей… отвечайте ей, — вдруг весело сказал молодой человек, — что я влюблен в вас.

Молния сверкнула из глаз итальянки.

— Вы этого хотите? — сказала она страстно.

Он взглянул на нее. Этот порыв испугал его.

— А вы скоро охладели, синьор.

— Нет… это вы все воспламеняете вашей непреодолимой веселостью.

— Вы называете это веселостью?

— Но…

— Послушайте, Сперанца, будем говорить откровенно. Вид этого лица, который я показал вам на стене, возбудил в вас очень большой испуг.

— Не стану отпираться. Испуг, однако, очень сильное выражение.

— Итак, синьора Анриэтта попала метко. Вы опасаетесь, чтобы она не узнала предмет вашей любви.

— У меня нет любви! — с живостью вскричал Эсперанс.

— Необходимо это доказать этой женщине, Сперанца, потому что я знаю толк в физиономиях, а та, которую мы видели сейчас, очень угрожала вашему спокойствию. Как вы поручите мне доказать Анриэтте, что она ошиблась? Вы колеблетесь. Хотите я вам помогу, — прибавила итальянка с улыбкой, выражение которой ничем нельзя передать, — кажется, мне пришла в голову мысль. Эту услугу я намеревалась оказать вам, как только вас узнала.

— Я согласен.

— Есть только одно средство. Полюбите действительно кого-нибудь, и я скажу синьоре имя этой особы и докажу ей… что я не лгу. Неужели вам так трудно, Сперанца, сказать чье-нибудь имя? Здесь много женщин. Я сейчас смотрела на них, многие очень хороши. Если бы вы захотели выбрать… — Она говорила, задыхаясь.

— Может быть, — продолжала она голосом едва внятным от волнения, — может быть, вам не нужно искать очень далеко, потому что вы должны знать, что Господь создал вас таким образом, что вместо того чтобы дышать, как другие люди, простым дыханием, вы дышите огнем любви; вы обладаете чарами, как говорят у нас. Кто вас видит, разгорячается; кто до вас дотрагивается — горит.

Говоря эти слова, она дрожала и вся ее душа перешла в ее взгляд и в ее голос.

«Опасность велика, — подумал Эсперанс, — для меня и для Габриэль. Вот две женщины сговорились против меня; одна моя смертельная неприятельница, другая меня любит. С этой я разрушу все влияние той; если захочу, я упрочу мою тайну… что я говорю? Я погублю Анриэтту. Что нужно, для того чтобы сделать из Элеоноры непобедимую союзницу? Пожатия руки, поцелуя, обещания; из тысячи мужчин ни один не колебался бы и каждый бы думал, что действует как благородный человек».

Он провел ледяной рукой по лбу.

— Ну что же? — сказала Элеонора, — отвечайте мне одно слово как искреннему другу.

«Неужели я поступлю как подлец?» — подумал Эсперанс.

— Я так и сделаю, Элеонора, — сказал он, — да, я поступлю с вами как с другом. Элеонора, вас послали узнать, люблю ли я кого-нибудь. Вы та женщина, которую я полюбил бы с большой радостью, если б мое сердце было свободно. Но оно несвободно. Я оставил в Венеции женщину, которую я люблю до безумия. Я поклялся ей любить ее всегда и безраздельно. Моя душа так создана, что я скорее умру, чем изменю этой клятве. О! я знаю, что надо мной стали бы смеяться, если б эта нелепая верность отсутствующей была известна свету. Но я говорю с женщиной, сердце которой говорило со мной. Вы меня поймете, Элеонора, когда я вам скажу, что с небольшой ловкостью я мог бы вас обмануть, и на несколько часов, а может быть, и на несколько дней, показал бы вам любовь, не принадлежащую вам. Вы меня поймете еще лучше, когда я прибавлю, что я не скрываю от себя затруднения моего положения, опасности, если вы хотите, которой меня подвергает моя грубая откровенность. Но если бы для отвращения этой опасности я изменил моей клятве, я не простил бы себе никогда, что отдал бы мои губы и мое тело другим, а не той, которая обладает моей душой. И она не простила бы мне этого; мое спасение зависело от моей неверности. Она умерла бы от горести, а я от стыда. Узнает ли она это? Скажет свет, может быть, нет; но я это буду знать и никогда не осмелюсь посмотреть прямо в глаза, каждое движение которых управляет движениями моей жизни. Вот мой ответ, Элеонора. Я не могу любить более одной женщины за один раз; может быть, когда-нибудь я перестану любить ту, которая обладает мной теперь. Кто знает, может быть, это случится завтра! Тогда я стану вас умолять, Элеонора, отдать мне то, чего теперь я не могу от вас принять, то есть самой очаровательной любви, какой только может гордиться честный человек.