— Каким образом?

— Поставлю лестницу у стены нашего сада, который возле его сада. Праздник будет в саду. Хозяин будет там прогуливаться, я его увижу.

Глаза Анриэтты засверкали.

— Это хорошая мысль, — сказала она, — да, точно, надо поставить лестницу. Средство неблагородное, прибавила она с горечью, — но неприглашенные должны устраиваться как могут.

— Это меня удивляет, — заметила Элеонора. — Говорят, много придворных приглашено. Почему вы там не будете с вашими родными?

Анриэтта покраснела.

— Я не знаю, но мне это все равно, Элеонора; не об этом идет дело.

«Должно быть, не все равно», — подумала итальянка, видя, как нахмурились брови Анриэтты д’Антраг.

— Мы говорим, — продолжала Анриэтта, — что ты можешь видеть этого господина… и этого уже много, но этого недостаточно.

— А!

— Когда ты хорошенько его увидишь, так что будешь уверена, что узнаешь его всегда и везде, тебе надо рассмотреть дом.

— Его дом?

— Чтобы наблюдать за его поступками.

Элеонора сделалась серьезна.

— Вы сказали мне: или недостаточно, или слишком много, — возразила она. — Приказание, понимаемое вполовину, всегда дурно исполняется. Наблюдать — слово неопределенное; объяснитесь точнее. Когда я буду наблюдать? где? для чего?

Анриэтта пристально посмотрела на проницательную итальянку.

— Я думала, Элеонора, что обращаясь к ворожее, я, буду избавлена от половины объяснений.

— С половиной объяснений я угадаю все, но с четвертью я угадаю только половину.

— Мне поручила одна моя приятельница, — сказала Анриэтта, обдумывая каждое слово, — которая любит этого молодого человека…

— Это молодой человек?

— Я так полагаю… Мне поручили, говорю я, узнать, может ли она надеяться быть любимой. Надо тебе сказать, что моя приятельница сомневается в этом.

— Она хороша собой?

— Да.

— Почему же ему не полюбить?

— Это не причина.

— Это зависят от того, какого рода любви требует ваша приятельница.

— Она не очень требовательна; однако, Элеонора, если сердце молодого человека занято другой?

— Вот то-то и есть!

— Я хочу это узнать… для моей приятельницы.

— Понимаю. И чтоб узнать это, вы желаете, чтобы я наблюдала за этим молодым человеком?

— Именно.

— Чтобы я знала, где он бывает?

— Да, Элеонора.

— С кем он видится?

— Да.

— Кого он любит, словом?

— Ты угадала. Моя приятельница будет тебе признательна. Я ей сказала, что ты живешь в ста шагах от дома этого господина.

— В тридцати шагах, синьора.

— Что из твоего окна виден его сад.

— Почти его комната.

— И это известие так обрадовало мою приятельницу, что она дала мне для тебя двадцать дукатов, в награду за твои труды.

Элеонора взяла дукаты и спрятала их в карман с плохо скрываемой жадностью.

— Я не стану смотреть через стену, — сказала она, — я пойду в дом.

— Ты это можешь?

— Ничего не может быть легче. Замет входит же туда, а он вчетверо толще меня.

— Но если он встретит тебя там?

— Я сумею его избегнуть. Притом, что за беда, если он меня увидит? Разве я не свободна?

— Но ты не приглашена.

— Я хожу, куда хочу. А если войду к этому господину, то я буду очень глупа, если не успею с ним говорить, а он будет очень хитер, если успеет скрыть от меня что-нибудь.

— Элеонора, ты жемчужина! Когда ты начнешь?

— Сегодня.

— В день бала?

— Именно. Если молодой человек любит кого-нибудь, эта особа непременно будет на бале. Для кого дают бал, если не для любовницы? А если любовница его там, я вам назову ее прежде, чем пройдет полночь.

— Ты права, — сказала Анриэтта. — Каждое твое слово — правило мудрости. Ну, пока ты будешь действовать, я хочу доставить себе удовольствие следовать за тобой взором. Эта лестница меня искушает. Твой сад темен и пуст, не правда ли?

— Тем более, что синьор Замет будет в отсутствии, Кончино также. Люди будут играть между собой или рано лягут.

— Я пойду и скажу моему отцу, что ты даешь мне урок в хиромантии, что он может воротиться домой и прислать за мной в два часа. Однако сделай вид, что сядешь со мной. Когда уйдет мой отец, ты проскользнешь к соседу, проводив меня прежде в сад и поместив на лестнице. Это будет преинтересно.

— Непременно, и вы увидите праздник, как будто были приглашены.

Анриэтта закусила губы.

— Ты не видишь никакого препятствия, Элеонора?

— Никакого. Но так как надо предвидеть все, я надену мой флорентийский костюм, который так мне идет, и ручаюсь, что он привлечет внимание короля, если он будет на балу.

— Невозможно, чтобы король присутствовал там, — с живостью сказала Анриэтта.

Они были прерваны графом д’Антрагом, который пришел за дочерью. Все случилось так, как обе женщины придумали.

Отец согласится ехать, оставив Анриэтту погруженную в ученые соображения линий и планет.

Только он ушел, Элеонора начала одеваться; она покрыла свои прекрасные волосы наколкой с длинными иглами, надела корсаж, затканный золотом, полосатую юбку и шелковые пестрые чулки. Одетая таким образом, она была хороша тем странным очарованием, перед которым всегда бледнеет правильная красота, и Анриэтта призналась, что никогда более очаровательный взгляд не бросал столько пламени, более опасного для спокойствия мужчин.

Элеонора повела Анриэтту в глубину темного свода и подняла своими маленькими сильными руками лестницу, тяжелую даже для мужчины. Анриэтта влезла на эту лестницу и поместилась так, что спрятала голову под плющом, спускавшимся с вазы, стоявшей на стене.

— Вижу, благодарю! — прошептала она, наклонившись к Элеоноре, которая хотела знать результат пробы.

Завернувшись в манто, прислонившись руками к стене, молодая девушка обещала себе быть терпеливой. Элеонора обещала ей скоро воротиться.

С другой стороны слышалась прелюдия инструментов, блистали огни в аллеях. Ночь была великолепна; первое дыхание весны согрело землю; фиалки, спеша распуститься, посылали свое благоухание из тени, которую они любят. От пламени факелов и цветных фонариков сверкал на конце ветвей первый пушок изумрудных листьев. Вдали сиял дом; стекла походили на зажженные фейерверочные снопы. Толпа гостей мало-помалу наполняла сад. Ужин, приготовленный для танцующих, выказывал свое великолепие в большой зале нижнего жилья. Он походил на один из тех гигантских пиров, которые изображал Поль Веронез. Хозяин, начинавший таким образом, не мог не иметь множество друзей.

Понти, в сумасбродно великолепном костюме, бродил около буфета, точно стоял на карауле; может быть, он оберегал для себя некоторые куски или бутылки.

Эсперанс, свежий и очаровательный, как обыкновенно, обходил гостей и принимал поздравления и приветствия. Лань, встревоженная и ослепленная ярким освещением, следовала за ним, стараясь встретить его ласковую руку. Когда он проходил по аллеям, чтобы отдать приказания или проводить какую-нибудь женщину, которая тихо говорила с ним, говор восторга поднимался на пути его.

Замет также ходил по саду, вычисляя издержки этого роскошного пира. Он отыскал Крильона, который лукаво старался доказать ему, что теперь его станут называть нищим, а Эсперанса Крезом. Замет захотел удостовериться в этом и потом, как другие, приветствовать Эсперанса. Крильон оставил их гулять вдвоем и говорить о финансах. Однако этот разговор стеснял молодого человека, несмотря на его привычку к наивной откровенности. Чем более он признавал себя бедным и неуверенным в своем богатстве, тем более Замет пугался его соперничества. Вдруг Замет вскрикнул от удивления и с волнением выпустил руку Эсперанса.

— Что такое? — спросил Эсперанс.

— Вы видели за этими деревьями женщину в итальянском костюме?

— Нет, но можно поискать.

«Как это странно!» — думал Замет.

— Да, вот она, вот она, — сказал он.

В самом деле заблудившаяся Элеонора прошла как тень.

— Эта маленькая женщина, которая повернулась к нам спиной?