— Государь, — сказал он, — имейте мужество. Вашему величеству не следует оставаться в таком унынии.

— Конечно, нет, — отвечал Генрих, — и мое намерение принято.

— В самом деле? — сказал Росни с некоторой радостью.

— Да, я сейчас пойду сказать маркизе все, что у меня на сердце.

— Но, государь, вы подвергаете королевское достоинство урону. Это не важно, что не удалось мне, что не удастся Крильону…

— О, мне удалось! — вскричал кавалер, устремляясь в кабинет за камер-лакеем, который докладывал о нем.

При виде Крильона, услышав эти приятные слова, король вскрикнул от радости и обнял счастливого посланника, между тем как Росни закусил себе губы.

— Она остается, мой Крильон, она остается? — спросил добрый король в восторге, который трудно описать.

— Она делает более, она идет сюда!

— А! — сказал король вне себя от счастья. — Пойдемте к ней навстречу. Пойдем, Крильон, пойдемте, Росни.

— Государь, сделайте милость, будьте умеренны, — сказал гугенот, удерживая Генриха за руку.

— Позвольте, государь, — сказал кавалер, удерживая его за другую. — Маркиза де Монсо будет в Лувре через несколько минут, и я исполнил ваше поручение добросовестно; не правда ли?

— Да, да, мой Крильон.

— Исполните же и мое.

— Чего ты хочешь?

— Вы послали арестовать молодого человек на улице Серизе.

— Да, негодяя, который поссорил меня с Габриэль, изменника, которому я доверился, чтобы выйти неприметно от Замета, и который донес на меня маркизе.

— Это невозможно, — сказал Крильон.

— Как?

— Это более чем невозможно, это несправедливо. Этот юноша человек благородный, а не изменник.

— Ты его знаешь?

— Еще бы! Знаю ли я Эсперанса!

— Да, правда; помню теперь больного у женевьевцев, этого раненого красавца. Я знал, что это лицо мне знакомо. Ну, мой Крильон, твой протеже мне изменил, а я пожимал ему руку! Видишь ли ты, если бы я был, как он, простой дворянин, я заставил бы его проглотить свое вероломство с острия моей шпаги, но я король и должен был отмстить по-королевски.

— Ваше величество, — сказал Крильон, бледный от гнева, — находите мое поручительство негодным?

— Твое поручительство?

— Я ручаюсь, что этот молодой человек также мало изменил вам, как и я, и требую, чтобы его обвинители доказали мне это в глаза…

— Ты будешь доволен, потому что мне это сказала Габриэль, и когда она придет, она повторит тебе.

— Видано ли когда подобное коварство! — вскричал кавалер. — Сейчас она мне говорила, что он не виноват. Право, двор — это логовище лживых и злых людей.

— Вот она! — вскричал король, приподнимая рукой портьеру, чтобы скорее увидеть маркизу, которую лестный говор придворных встретил при входе ее в галерею.

Габриэль, которой волнение удваивало красоту, шла быстро, и на пути ее все перья на шляпах касались земли.

Король не мог удерживаться более. Он протянул ей руки, потом привлек в кабинет с физиономией, где радость обнаруживалась смехом и слезами. Сюлли вышел, подавив вздох. Крильон дал королю наслаждаться видом своего кумира, дал излиться нежным упрекам Генриха, его вздохам, уверениям и обещаниям, потом взял за руку Габриэль и сказал:

— Пока вы счастливы, невинный страдает по вашей вине. Будьте откровенны, маркиза: вы обвинили Эсперанса, вы еще продолжаете уверять в этом?

— Боже мой! — сказала Габриэль. — Я забыла. О! Это извинительно при волнении, в котором я нахожусь, и при всем том, что я имею сказать королю. Но я вспомню.

— Вы мне говорили, — продолжал король, — что вы узнали все от этого молодого человека.

— Я вам сказала, государь, то, что женщина может сказать, когда ей лгут и когда она сама лжет. Дело в том, что меня уведомил письмом о вашем выходе человек, которого я не знаю. Я спряталась на улице Серизе и сама собственными глазами видела, как вы вышли. Я должна обвинить только себя. Я только сегодня узнала, что месье Эсперанс живет на улице Серизе и что ваше величество говорили с ним третьего дня вечером.

— Я вам говорил, государь! — вскричал кавалер, целуя руку Габриэль. — Теперь скажите, что вы сделали с этим бедным мальчиком, честным, невинным и оклеветанным?

— Стыдно сказать, — отвечал король с замешательством, — я велел запереть его в Шатле.

— Черт побери! — сказал Крильон. — В тюрьму, как злодея, моего доброго Эсперанса! Ах, маркиза! Он мог от этого занемочь, даже умереть. В тюрьму! Вот оно что! Женщины лгут и всегда на кого-нибудь!

— Я в отчаянии, — сказала Габриэль.

— Освободим его, — прибавил король.

— Это будет не долго, — отвечал кавалер, и убежал как стрела, оставив вместе любовников.

— Государь, не имеете ли вы так же, как и я, угрызения, — сказала Габриэль, руки которой Генрих страстно пожимал.

— У меня в душе только нежность и радость с тех пор, как я вас увидел. Ах, боже мой! — вдруг сказал король.

— Что такое? — спросила Габриэль с испугом.

— Этот сумасшедший Крильон убежал от меня, не взяв приказа, а губернатор Шатле не отдаст ему пленника, несмотря на то что он Крильон.

— Напишите поскорее этот приказ, государь; мы пошлем его с пажом, потом ваше величество выслушаете, что я пришла вам сказать.

Король начал писать. Он держал еще перо, когда явился Сюлли, стараясь улыбаться Габриэль.

— Государь, — сказал он, — галерея полна народа, и я принес вашему величеству приятные известия.

— Это действие возвращения гения хранителя, — любезно сказал король, подписывавший приказ освобождения, с которого Габриэль не спускала глаз. — Но какого рода это известие?

— Раньи и Монтиньи, пикардийские дворяне, принесли покорность. Это экономия пушек и пороха. Они ждут минуты, чтобы обнять колени вашего величества.

— Мятежники?.. Но, любезный Росни, со мной находится мятежница, которая также покорилась; я обязан посвятить ей несколько минут, для того чтобы сделать условия.

— Покоренным кажется ваше величество, — серьезно отвечал министр.

— И следовательно — я должна делать условия, — также серьезно перебила Габриэль. — О, вы можете их слышать, месье де Росни.

— Маркиза…

— Во-первых, король не выедет из Лувра… без меня.

— Вы, маркиза, становитесь ревнивы, — сказал Сюлли, — а ревность преувеличивает свои торжества.

— Я ревнива только к спасению короля, а так как жизни его угрожает опасность, если он выедет из Лувра…

— Кто это говорит? — сказал, улыбаясь несколько презрительно, министр.

— Вот это, — отвечала Габриэль, показывая письмо, которое она получила у себя.

— От кого?

— Прочтите подпись.

— Брат Робер… я его не знаю.

— А я знаю! — вскричал король, схватив записку, которую прочел вслух.

«Любезная дочь, не оставляйте короля, не выпускайте его из Лувра и не допускайте приблизиться к нему вот этого человека в случае, если он встретится вам».

— Вот эта фигурка, — прибавила она, вынимая из-под мантильи глиняную статуэтку, сделанную с удивительным искусством.

— Мой бог! — вскричал король. — Брат Робер уже показывал мне эту фигуру.

— Вооруженная ножом, — сказал Сюлли, — но это чучело — чистая выдумка монаха.

— Монах, выдумавший это, — сказал король, — не из тех, которых пугают или которые стараются напугать.

Росни неприметно пожал плечами.

— Хорошо, — сказал он, — ваше величество не выедете из Лувра, а за этой фигурой будут наблюдать. Но пока, маркиза, у короля есть дела, не терпящие отлагательства. Много людей требуют его присутствия в галерее. Галерея в Лувре; мы не выйдем из ваших условий, отправляясь туда.

— Иду, — перебил король. — Росни, приложите печать к этому приказу, который я написал губернатору в Шатле; маркиза его возьмет.

— Я его жду, — сказала Габриэль.

— А я обойду галерею.

— И воротитесь?

— Сейчас.

— Вы мне клянетесь, что вы не выйдете из Лувра?

— Я слишком заинтересован тем, чтобы вам повиноваться, — сказал король, прижимая молодую женщину к своему сердцу, между тем как министр флегматически приготовлял сургуч и печать.