Мне вручили прекрасный кубок, отлитый в виде раковины мидии — такой формы, что его приходилось держать на ладони. Я не взглянул на него, устремив глаза только на женщину, которая подала его мне. Она была уже не так молода, как большинство служанок, и не прохаживалась вокруг полуобнаженная, чтобы привлекать взгляды и возбуждать посетителей. Она была пристойно одета, с серебряным кольцом в одном ухе и с серебряными браслетами вокруг тонких запястий. Она бесстрашно встретила мой взгляд и не потупила глаза, как обычно делают большинство женщин. Ее брови были красиво вь щипаны, и в глазах проглядывала грусть и улыбка. Это были теплые карие живые глаза, и сердце радовалось, глядя на нее. Я взял чашу, предложенную мне ею, на ладонь, и Капта сделал то же самое.

Все еще глядя в ее глаза, я невольно сказал:

— Как тебя зовут, красавица?

Она ответила низким голосом:

— Меня зовут Мерит, и не подобает называть меня красавицей, как делают застенчивые мальчики, пытаясь в первый раз погладить бедра служанки. Надеюсь, что ты запомнишь это, если когда-нибудь еще окажешь честь нашему дому, Синухе-врач, Тот, кто Одинок.

Устыдившись, я ответил:

— У меня нет ни малейшего желания гладить твои бедра, прекрасная Мерит. Но откуда ты знаешь мое имя?

Она улыбнулась, и улыбка была прекрасной на ее смуглом лице, и она насмешливо ответила:

— Твоя слава опередила тебя, Сын Дикого Осла, и, увидев тебя, я поняла, что слава не лжет, а говорит правду во всех деталях.

В глубине ее глаз чудилось, как мираж, какое-то затаенное горе; оно проникало в мое сердце сквозь ее улыбку, и я не мог сердиться на нее.

— Если под славой ты имеешь в виду Капта — моего бывшего раба, которого я сегодня отпустил на свободу, то ты очень хорошо знаешь, что его словам нельзя доверять. С самого рождения его язык не способен отличать правду от лжи, но одинаково привержен тому и другому, конечно, если это не его пристрастие ко лжи. Я не мог отучить его от этого ни лечением, ни побоями.

Она сказала:

— Ложь может быть слаще правды, когда кто-то одинок и весна его жизни миновала. Мне приятно верить твоим словам, когда ты говоришь «прекрасная Мерит», и я верю всему, что говорит мне твое лицо. Но не попробуешь ли ты «крокодильего хвоста», который я принесла тебе? Мне интересно знать, можно ли сравнить его с каким-нибудь другим напитком в чужих странах, которые ты посетил.

Все еще не сводя с нее глаз, я поднял кубок и выпил. Потом я уже не смотрел на нее больше. Кровь прилила к моей голове, я стал задыхаться, и горло мое горело.

Наконец, овладев собой, я произнес, задыхаясь:

— Беру назад свои слова о Капта, ибо по крайней мере в этом он не солгал. Твой напиток сильнее всех, какие я пробовал, и обжигает больше, чем нефть вавилонян, которая горит в их светильниках. Не сомневаюсь, что этот напиток свалит даже сильного мужчину, как удар хвоста крокодила.

Мое тело пылало, а во рту держался привкус пряностей. Сердце мое окрылилось, и я сказал:

— Клянусь Сетом и всеми демонами, не представляю, как смешивают такое питье, и даже не знаю, оно околдовало меня или твои глаза, Мерит. Волшебство разлилось во мне, и моя душа снова помолодела. Будет ли удивительно, если я положу руку на твои бедра, ибо в этом виноват кубок, а не я?

Она застенчиво отступила и насмешливо подняла руки. Стройная и длинноногая, она с улыбкой сказала:

— Тебе не подобает клясться. Это пристойная таверна, а я еще не так стара и не так уж давно была девицей, хотя ты, может быть, этому не поверишь. А что до этого питья, это все приданое, которое припас мне отец; потому-то этот твой раб усердно ухаживал за мной, надеясь выведать у меня задаром секрет. Но он одноглазый, старый и жирный, и не представляю, чтобы зрелая женщина могла найти в нем какое-нибудь удовольствие. Так что вместо этого ему пришлось купить таверну, и он надеется приобрести в придачу и рецепт, хотя поистине придется отвесить много золота, прежде чем мы сможем согласиться на это.

Капта строил отчаянные рожи, чтобы заставить ее замолчать.

Я снова отведал напитка и, когда его огонь прошел по моему телу, заметил:

— По правде сказать, я верю, что Капта хотел бы разбить с тобой кувшин ради этого напитка, хотя он и знает, что вскоре после свадьбы ты начнешь ошпаривать ему кипятком ноги. Даже без этого я хорошо могу понять его чувства, когда гляжу в твои глаза, хотя ты должна помнить, что как раз сейчас во мне говорит «крокодилий хвост», а завтра я не буду отвечать за свои слова. Так это правда, что Капта приобрел эту винную лавку?

— Убирайся, нахалка! — заорал Капта, добавляя имена богов, которые узнал в Сирии. Затем, повернувшись ко мне, продолжал умоляющим голосом:

— Господин, это произошло слишком внезапно. Я собирался подготовить тебя к этому постепенно и просить твоего одобрения, когда был еще твоим слугой. Но это правда, что я купил дом этого хозяина, и я также собираюсь выведать секрет этого напитка у его дочери. Он сделал знаменитым это место в верховьях и низовьях реки — повсюду, где собираются веселые люди, и я вспоминал его ежедневно, когда был далеко отсюда. Как ты знаешь, я воровал у тебя все эти годы так ловко и умно, как только мог, и прилагал некоторые усилия, чтобы поместить собственное серебро и золото, ибо должен подумать о своей старости.

— Даже в юности профессия хозяина таверны была для меня самой завидной и привлекательной, — продолжал он, ибо «крокодилий хвост» заставил его расчувствоваться. — В те дни я, правда, воображал, что хозяин таверны может бесплатно пить столько пива, сколько влезет. Теперь я знаю, что он должен воздерживаться от этого и никогда не напиваться, и это будет лучше всего; слишком много пива действует на меня подчас так странно, что мне кажется, будто я вижу гиппопотамов или другие удивительные вещи. Владелец таверны постоянно встречает людей, которые могут быть полезны ему, и слышит все, что происходит, а это очень прельщает меня, поскольку с самой юности я всегда был чрезвычайно любопытен. Мой язык сослужит мне большую службу, и полагаю, своими рассказами я буду так развлекать гостей, что они станут невольно опустошать чашу за чашей и изумляться, когда придет время расплачиваться. По зрелом размышлении кажется, будто боги предназначили мне стать владельцем таверны и я по какому-то недоразумению родился рабом. Однако даже это теперь преимущество, ибо поистине нет такой хитрости или уловки, на которые не пустился бы завсегдатай, чтобы ускользнуть тайком, и которой я не знал бы или не применил сам в свое время.

Капта осушил свою чашу и, улыбаясь, положил голову на руки.

— Кроме того, — продолжал он, — дело это — самое надежное и верное из всех, ибо все что угодно может пройти, но жажда остается. Даже если бы пошатнулась власть фараона или боги попадали со своих тронов, все же таверны и винные лавки никогда не будут покинуты их посетителями. Человек пьет вино в радости и в горе. Он пьет, когда преуспевает, и в вине топит свои неудачи. Это место уже мое, но, поскольку прежний хозяин управляет им с помощью этой ведьмы Мерит, мы должны делить доходы, пока я не поселюсь здесь на старости лет. Мы заключили соглашение по этому делу и поклялись всеми богами Египта. Не думаю, что он станет надувать меня больше, чем допустимо, ибо он набожный человек и ходит в храм на все празднества, чтобы принести жертву, хотя полагаю, он делает это отчасти потому, что некоторые жрецы приходят сюда. Но я не сомневаюсь в его благочестии; его не больше, чем полагается, и мудрый человек всегда будет сочетать свои коммерческие и духовные дела. Нет-нет, я не забыл, где нахожусь и что собираюсь сказать, ибо это день большой радости для меня и больше всего я рад тому, что ты не обиделся на меня, и все еще видишь во мне своего слугу, хотя я хозяин таверны, а это дело не каждый считает достойным…

После этой речи Капта начал нести чепуху и рыдать, уткнувшись головой мне в колени и с чувством обнимая их руками.

Взяв его за плечи, я толкнул его на место и сказал: