— Ею бог, конечно, в высшей степени замечателен, — сказал бывший раб, — ибо он заставляет фараона поступать так, как поступают безумцы. Разбойники и убийцы свободно бродят теперь по Двум Царствам, рудники опустели, и богатство Египта, по-видимому, не возрастает. Я, конечно, невиновен в преступлении, я только жертва несправедливости, но такое всегда случалось и всегда будет случаться. Эго сумасшествие — снять оковы с сотен и тысяч преступников, чтобы освободить одного невиновного. Но это дело фараона, а не мое. Пусть он думает за меня.

Говоря это, он осматривал меня и ощупывал с состраданием мои руки и рубцы на моей спине. Его не пугал запах Обители Смерти, который все еще исходил от меня, и было ясно, что он жалеет меня за мою молодость, ибо он сказал:

— У тебя на коже ожоги; у меня есть масло. Можно, я натру тебя?

Он втирал масло в мои руки и ноги, но, делая это, сквернословил.

— Во имя Амона, не знаю, чего ради я это делаю, ибо какая мне от тебя польза? Никто не растирал меня, когда я бывал избит и изранен и поносил богов за несправедливость ко мне.

Я прекрасно знал, что рабы и каторжники всегда уверяют в своей невиновности, но он был добр ко мне, и мне хотелось отплатить ему тем же. Кроме того, я был одинок и боялся, что он уйдет и оставит меня безутешным. Поэтому я сказал:

— Расскажи мне о несправедливости, которую ты испытал, чтобы я мог горевать вместе с тобой.

— Узнай тогда, — начал он, — что когда-то я был свободным человеком, и у меня была земля, которую я возделывал, хижина, жена, волы и пиво в кувшинах. Но у меня был еще и сосед, влиятельный человек, по имени Анукис — да сгниет его тело! Его землю нельзя было охватить глазом; ею стада были неисчислимы, как песок в пустыне, а их мычание напоминало рев океана, но при этом ему понадобился еще и мой клочок земли. Он чинил мне всякие пакости, и после каждого половодья, когда землю мерили заново, межевой камень передвигался все ближе к моей хижине. Я ничего не мог поделать; землемеры слушали его, а не меня, так как он давал им щедрые подарки.

Безносый вздохнул и опять стал растирать маслом мою спину.

— Однако я мог бы еще жить в своей хижине, если бы боги не наказали меня красивой дочерью. У меня было пять сыновей и три дочери, ибо бедняки плодятся быстро. Когда они выросли, они стали для меня поддержкой и радостью, хотя одного из мальчиков еще маленьким украл сирийский купец. Но моя младшая дочь была красавицей, и в своем безумии я гордился ею и не позволял ей ни выполнять тяжелую работу, ни носить воду, ни обжигать кожу на полевых работах. Было бы благоразумнее остричь ей волосы и вымазать лицо сажей, ибо мой сосед Анукис увидел и возжелал ее и обещал мне сохранить мое поле, если я отдам ему мою дочь. Но на это я не хотел согласиться, ибо надеялся, что при ее красоте она получит в мужья приличного человека, который будет заботиться обо мне, когда я состарюсь, и не обидит меня.

Наконец его слуги напали на меня. При мне была только палка, но я стукнул ею одного из них по голове так, что он умер. Тогда мне отрезали нос и уши и отправили меня в рудники. Мою жену и детей продали в рабство, только младшую дочь Анукис оставил себе и, насладившись ею, отдал ее своим слугам. Так что, по-моему, было несправедливо посылать меня в рудники. Когда через десять лет царь свободна меня, я поспешил домой, но мою хижину снесли, чужой скот пасся в моих лугах, а моя дочь и знать меня не захотела, только плеснула кипяток мне на ноги в лачуге пастухов. Я услышал, что Анукис умер и что его гробница находится в Городе Мертвых близ Фив и на ее двери длинная надпись. Так что я отправился в Фивы, чтобы посмеяться над тем, что там написано. Но я не умею читать и никто не прочитал мне ее, хотя я нашел дорогу к гробнице с чужой помощью.

— Если хочешь, я прочту тебе надпись, — сказал я.

— Да сохранится твое тело навеки, если ты окажешь мне эту услугу, ибо я хочу узнать, что написали об Анукисе, перед тем, как умру.

Мы вместе пошли в Город Мертвых, не окликнутые стражей, и бродили между рядами гробниц, пока не достигли большой гробницы, перед которой лежали мясо и много разного печенья, фрукты и цветы. Там также стоял запечатанный кувшин с вином. Безносый, отведав жертвоприношения, попотчевал и меня, а затем попросил меня прочитать то, что было написано на двери. И вот что я прочел ему:

«Я, Анукис, сеял зерно и сажал фруктовые деревья, и мои урожаи были обильны, потому что я страшился богов и приносил в жертву им одну пятую часть своего урожая. Нил встречал меня благосклонно, и никто на моей земле не голодал за всю мою жизнь, так же не нуждались в пище мои соседи, ибо я подвел воду к их полям и кормил их своим зерном в неурожайные годы. Я осушал слезы сирот и не только не грабил вдов, но и прощал им их долги, и мое имя благословляют от края и до края моей земли. Тем, у кого пал бык, я, Анукис, давал другого, здорового. Я не только был совестлив при межевании земли, но и не допускал, чтобы вода заливала поле моего соседа. Я всю жизнь шел путем справедливости и благочестия. Так поступал я, Анукис, чтобы боги были милостивы ко мне и облегчили мое путешествие в Страну Запада».

Безносый слушал почтительно, и, когда я кончил, он сказал, проливая горькие слезы:

— Я бедный человек и верю всему, что тут написано. Теперь я вижу, что Анукис был благочестивый человек, почитаемый и после смерти. Потомство прочтет надпись на двери его гробницы и воздаст ему должное. А я гадок и грешен, и у меня нет ни носа, ни ушей, так что мой позор виден всем, а когда я умру, мое тело бросят в реку и мое существование прекратится. Все в этом мире одна суета.

Он сломал печать на кувшине с вином и выпил. Подошел стражник и стал угрожать ему своей палкой, но мой товарищ сказал:

— Анукис был добр ко мне в свое время, и я хочу почтить его память, поев и выпив у его гробницы. Но если ты тронешь меня или моего друга, — ученого человека, который вот здесь, возле меня, то знай, что в тростниках много крепких парней, и у некоторых из них есть ножи, и мы нападем на тебя ночью и перережем тебе глотку.

Он свирепо взглянул на стражника, и вид его был страшен. Тот огляделся по сторонам и пошел прочь. Мы ели и пили у гробницы Анукиса, и навес над жертвами давал прохладную тень.

Он сказал:

— Теперь я вижу, что было бы лучше добровольно отдать мою дочь Анукису. Может быть, он оставил бы мне мою хижину да к тому же еще сделал бы мне подарок, ибо моя дочь была красавица и девственница, хотя теперь она изношенная подстилка для его слуг. Я вижу, что права богатого и сильного — единственные права в этом мире и что слово бедняка не доходит до ушей фараона.

Поднеся кувшин ко рту, он рассмеялся и сказал:

— Твое здоровье, праведнейший Анукис, и да сохранится навеки твое тело! У меня нет охоты следовать за тобой в Страну Запада, где ты и тебе подобные живут весело и боги вас не допекают. Все же мне представляется вполне справедливым, что ты сохранишь свое земное человеколюбие и поделишься со мной своими золотыми кубками и драгоценностями из твоей гробницы, так что на следующую ночь я посещу тебя, когда луна скроется в облаках.

— Что ты говоришь, Безносый? — в ужасе воскликнул я и сделал священный знак Амона. — Ты не станешь грабителем могил, ибо это самое гнусное из всех преступлений в глазах богов и людей!

Но Безносый, разгоряченный вином, резко возразил:

— Ты городишь сущий вздор на свой ученый лад. Анукис у меня в долгу, и я, не столь милосердный, как он, заставлю его выполнить мои требования. Если ты попытаешься помешать мне, я сломаю тебе шею. А если ты умен, то поможешь мне, так как четыре глаза видят лучше, чем два, и вместе мы можем унести из гробницы больше, чем я сумею один. Конечно, если ночь будет безлунной.

— Я не желаю, чтобы меня повесили на стене вниз головой и высекли, — сказан я в испуге. Но, поразмыслив, я понял, что мой стыд едва ли станет глубже от того, что мои друзья увидят меня висящим таким образом, и смерть сама по себе не ужасала меня.