— Мой мальчик!

Окончательно поверить в нежность этих слов мешал его огрубевший от постоянного употребления виски голос.

— Ты вернулся?

— Вернулся, — отозвался Том.

Хиллман обежал машину и открыл дверцу с другой стороны.

— Иди сюда, дай мне взглянуть на тебя!

Бросив на меня взгляд, Том выбрался из машины, двигался он медленно и одеревенело, как старик. Хиллман обнял сына, потом отодвинул его от себя на расстояние вытянутой руки и повернул так, чтобы свет падал Тому на лицо.

— Ну как ты, Том?

— О’кей. Как вы?

— Когда ты дома, все прекрасно.

Несомненно, чувства Хиллмана были совершенно искренни, но выражал он их как-то неправдоподобно. И я увидел, что Том потихоньку высвобождался из его рук.

Из дома вышла Эллен Хиллман. Я подошел к ней, чтобы помочь спуститься с лестницы. В свете фонарей морщины на ее лице казались глубже, а лицо мертвенно побледнело. Она так исхудала, что напоминала мне жертвы концентрационных лагерей. Жизнь теплилась только в глазах. Но вот она увидела Тома.

— Вы привезли его, мистер Арчер. Да благословит вас Бог!

Она взяла меня под руку, и я подвел ее к Тому. Он стоял с видом послушного сына, и она, поднявшись на цыпочки, целовала его грязное, со следами слез лицо.

После этого он отошел от них и встал, прислонившись спиной к машине, засунув большие пальцы рук за поясной ремень. Мне уже приходилось видеть ребят, стоявших так же, как стоял сейчас он, спокойных и разъяренных одновременно, в тот момент, когда их допрашивали люди в полицейской форме. Отдаленный шум шоссе чуть нарушал повисшее в воздухе молчание.

Том заговорил:

— Я не хочу обидеть кого-нибудь и никогда не хотел. Или, может быть, хотел, я не знаю. Во всяком случае, выяснять это сейчас бесполезно. Я узнал, кто я. Моей матерью и моим отцом были Кэрол и Майкл Харлеи. Вы уже в курсе дела?

— Я — нет, — быстро ответила Эллен.

— Но вы же знали, что вы не моя настоящая мать?

— Конечно, я знала это. Но… Я люблю тебя, Том.

Она посмотрела на него, потом как-то задумчиво на своего мужа, но тот, казалось, вообще здесь отсутствовал. Все происходящее, по-видимому, причиняло ему боль, и он пытался спрятать ее от окружающих.

— А вы знали? — обратился Том к Хиллману.

Хиллман не ответил. Тогда Том заговорил высоким голосом, в котором звучало одно только отчаяние.

— Я не могу оставаться здесь. Вы оба мне лгали всю мою жизнь. Все эти годы вы разыгрывали длинный спектакль и, как только я отступил от правил игры, всадили в меня нож.

— Это не совсем так, Том, — пытался защититься Хиллман.

— О’кей. Значит, я не прав! Тогда поставьте меня к стенке и расстреляйте.

Мальчик был уже на грани истерики, но главным образом меня беспокоило не это. Он, видимо, метался с одной позиции на другую, от одного мира к другому, пытаясь понять, где же все-таки его место. Я подошел и встал с ним рядом.

Я хотел, чтобы он почувствовал опору хоть в ком-то.

— Никто не собирается наказывать тебя, — сказал Хиллман, — но покушение на человеческую жизнь — это то, над чем нельзя смеяться.

— Вы говорите ерунду! — сказал мальчик.

Хиллман вздернул подбородок:

— Не смей так разговаривать со мной!

— А что вы сделаете? Засадите меня в психушку и забросите ключ в море?

— Я не говорил этого.

— Не говорили! Зато уже сделали так.

— Возможно, я поступил опрометчиво.

— Да, — выступила вперед Эллен. — Твой отец поступил опрометчиво. Давай забудем обо всем этом, войдем в дом и останемся друзьями!

— Он мне не отец! — упрямо сказал Том.

— Но можем же мы быть, по крайней мере, друзьями? Разве нет? — В ее взгляде и голосе была мольба. — Можем же мы забыть обо всем плохом и просто порадоваться, что все позади и мы опять все вместе?

— Не знаю. Я хотел бы… Мне нужно уехать отсюда, пожить одному и все обдумать. Что-нибудь опять не так? Вы против? — спросил он вызывающе. — Но ведь я уже достаточно взрослый!

— Это же нонсенс!

Хиллману не следовало этого говорить. Секундой позже я увидел по его глазам, что он и сам это понял. Он шагнул вперед и положил руку на плечо мальчику.

— Впрочем, это не такая уж плохая идея. Мы интеллигентные люди и должны уметь ладить друг с другом. Послушай, в Орегоне есть охотничий домик, куда мы с тобой планировали поехать в следующем месяце. Но мы можем отступить от расписания и сверить часы, правда?

Представление набирало силу. Том выслушал предложение без всякого интереса и без надежды на что-либо. Тогда Эллен взяла под руку мужа и повела его к дому, мы с Томом последовали за ними.

В дверях нас ждала миссис Перес. В ее приветствии было столько тепла, что это даже вызвало некоторый отклик у Тома. Они поговорили о еде, и Том сказал, что ему хотелось бы горохового супа и сандвичей с ветчиной. Миссис Перес унеслась, как стрела.

В свете люстры Хиллман осмотрел мальчика.

— Хорошо бы тебе пойти в ванную, вымыться и переодеться.

— Сейчас?

— Как хочешь, я только предлагаю, — отступил Хиллман. — К нам сейчас приедет лейтенант Бастиан из службы шерифа, а ты не очень похож на самого себя.

— Он едет, чтобы забрать меня? Да?

— Нет, что ты! — сказал Хиллман. — Ну? Я могу подняться наверх вместе с тобой.

— Я и сам переоденусь, папа.

Это слово вылетело естественно и непоправимо.

— Нам следовало бы условиться, что ты будешь говорить лейтенанту. Нет необходимости самому совать шею в петлю… То есть я хочу сказать, что…

— Я расскажу всю правду.

Мальчик начал подниматься по лестнице, и Ральф и Эллен следили за ним, пока он не скрылся из виду, продолжая потом прислушиваться к его шагам. Трудное и порой жестокое божество их дома вернулось в родные стены, и все хозяйство снова двинулось дальше по своему нелегкому пути.

Мы прошли в гостиную, Хиллман сразу же направился к бару и рассеянно приготовил себе выпивку, казалось, только потому, что не знал, чем занять руки, а потом и рот.

Когда он выходил из ниши, держа стакан в руке, то напомнил мне актера, появляющегося из-под рамки просцениума, чтобы приблизиться к зрителям.

— Неблагодарные дети чем-то похожи на зубную боль, — сказал он, ни к кому не обращаясь.

Эллен громко и отчетливо ответила ему со своего диванчика:

— Если ты цитируешь «Короля Лира», то правильно цитата звучит так: «Насколько больнее, чем болят зубы, иметь неблагодарных детей». Но это совершенно неподходящее место, потому что Том не твой сын. Более удачна другая цитата из той же пьесы, это слова Эдмунда: «Ну, Боги, вступитесь же за бастардов!»

Хиллман сделал глоток виски, подошел и, немного наклонившись, ответил:

— Я возмущен тем, что ты сказала!

— Это твое право и твоя привычка.

— Том не бастард. Его родители были женаты.

— Это едва ли имеет значение, если считаться с их прошлым. Что, ты и твой аккуратист доктор Вайнтрауб не могли подобрать нам другого ребенка, не отпрыска преступников?

Ее голос был холоден и ясен. После стольких лет молчания она наконец заговорила и, казалось, начала возвращать ему все удары.

— Слушай, — сказал он. — Ведь Том вернулся! Я рад, что он вернулся. Ты тоже. Мы ждем его, хотим, чтобы он остался с нами. Разве не так?

— Я хочу только того, что будет для него самым лучшим.

— Я знаю, что для него самое лучшее. — Он всплеснул руками и развел их так, будто принес Тому в подарок весь дом и все, что в нем находится.

— Вечно ты решаешь, кому что лучше. С чего ты взял, что у тебя есть такое право? Еще давно, командуя людьми, ты приобрел привычку думать за них. Но меня интересует мнение мистера Арчера. Прошу вас, — обратилась она ко мне, — подойдите, сядьте рядом и скажите, что вы думаете?

— Смотря что конкретно вы имеете в виду, миссис Хиллман.

— Какое будущее лучше для Тома?

— Вы не можете это обсуждать без него. Будет лучше, если он сам подумает над этим.

— Но все, чего он хочет, — бросил Хиллман через комнату, — это уехать отсюда.