От территории колледжа прибрежная дорога бежала вдоль моря понизу среди густых зарослей и перемежающихся пустырей. Здесь было беспорядочное соседство административных зданий, многоквартирных домов, студенческих общежитий.

Позади отштукатуренного дома по номером 148 полдюжины коттеджей толпились на небольшом участке. Полная женщина отворила дверь, когда я еще не подошел.

— У меня все заполнено уже до июня.

— Благодарю вас, но мне не нужна комната. Вы миссис Грэнтам? Все, что мне нужно, — это небольшая информация. — Я назвал свое имя и чем я занимаюсь. — Мистер Мартин, из колледжа, дал мне ваш адрес.

— Почему вы не сказали это? Входите.

Дверь открылась в небольшую, плотно заставленную жилую комнату. Мы сели друг к другу лицом, почти касаясь коленями.

— Надеюсь, это не жалоба на одного из моих ребят. Они для меня как сыновья, — сказала она с покровительственной улыбкой.

Она сделала широкий жест в сторону камина. Полка и стена над ней были сплошь увешаны снимками бывших студентов.

— Эти меня не интересуют. Я хочу получить информацию о студенте, который учился семь лет назад. Вы помните Фелица Сервантеса? — Я показал снимок Мартеля-Сервантеса, стоящего сзади, и Кетчела впереди Китти. Она надела очки, чтобы рассмотреть фотографию.

— Я их всех помню. Этот большой и блондин приезжали забрать его вещи, когда он выезжал. Все трое уехали вместе.

— Вы уверены в этом, миссис Грэнтам?

— Уверена. Мой покойный муж говорил, что у меня память, как у слона. Если бы такой и не было, я бы не забыла про это трио. Они уехали в «роллс-ройсе», и я удивлялась, что может делать мексиканский парень в такой компании.

— Сервантес был мексиканцем?

— Конечно. Я не хотела принимать его сначала. У меня никогда не было мексиканских жильцов. Но в колледже сказали: либо берите, либо утратите наших клиентов. Так что я сдала ему комнату. Но он не долго у меня прожил.

— А что он рассказывал?

— Он был напичкан разными историями. Когда я спросила, не мексиканец ли он, он ответил, что нет. Но я жила в Калифорнии всю свою жизнь, и я узнаю мексиканца всегда. У него даже чувствовался акцент, который он выдавал за испанский. Он говорил, что чистокровный испанец из Испании.

Я попросила показать мне паспорт. У него его не было. Он сказал, что он беженец из своей страны, что его преследует генерал Франко за то, что он борется против правительства. Он меня, конечно, не обманул. Я узнаю мексиканца, когда увижу. Если вы меня спросите, он, думаю, был сельскохозяйственным рабочим и поэтому врал. Он не хотел, чтобы иммиграционные власти посадили его в автобус и отправили домой.

— Какое еще вранье он наговорил?

— Он сказал, что уезжает в Париж, что будет там учиться в университете; сказал, что испанское правительство сняло запрет на деньги его семейства, и он может позволить себе ходить в лучшую школу, чем эта. Божье избавление от поганого мусора. Это все, что он сказал.

— Вы не любили Сервантеса, не так ли?

— С ним было все в порядке. Но он всегда вел себя заносчиво. Кроме того, он уехал первого октября, оставив меня с пустой комнатой до конца семестра. Это заставило меня пожалеть, что я сдала комнату мексиканцу.

— Насколько он был чванливым?

— Самым разнообразным образом. У вас, кстати, есть сигареты?

Я дал ей одну и дал прикурить. Она выдохнула дым мне в лицо.

— Почему вы так им интересуетесь? Он вернулся снова в город?

— Вернулся.

— Что вы хотите? Он сказал мне, что вернется. Вернется в «роллс-ройсе» с миллионом долларов и женится на девушке из Монтевисты. Такое самомнение. Я посоветовала ему рубить сук по себе. Но он сказал, что это единственная девушка для него.

— Он назвал ее имя?

— Вирджиния Фэблон. Я знаю, кто она. Моя дочь ходила в одну школу с ней. Вирджиния была очень красивой девушкой, думаю, она и сейчас выглядит прекрасно.

— Сервантес думает так же. Он только что женился на ней.

— Вы шутите.

— Хотелось бы, чтобы это была шутка. Он вернулся два месяца назад. В «Бентли», а не в «роллс-ройсе», со ста двадцатью тысячами вместо миллиона. Он женился на Вирджинии Фэблон.

— Ничего себе. — Миссис Грэнтам так затянулась сигаретой, что закашлялась. — Подождите, пока я скажу эту новость своей дочери.

— Я бы не стал говорить день или два никому. Сервантес и Вирджиния исчезли. Она, может, находится в опасности.

— В опасности от него? — спросила миссис Грэнтам с нетерпением.

— Может быть.

Я не знаю, чего он хочет от Вирджинии: возможно это было что-то, чего не существовало. И я не знал, что он предпримет, когда обнаружит, что это мираж.

Миссис Грэнтам ткнула свою сигарету в пепельницу отеля «Брейкуотер» и бросила окурок в чашку без ручки, в которой уже лежали другие окурки.

Она наклонилась ко мне доверительно и сердечно:

— Что-нибудь еще хотите знать?

— Да. Сервантес ничего не рассказывал вам о тех людях, с которыми уехал?

— Этой паре? — Она показала пальцем на снимок, лежащий у нее на коленях. — Я забыла, что он точно сказал. Мне кажется, он сказал, что это его друзья, прибывшие сюда, чтобы его забрать.

— Он не сказал, кто они такие?

— Нет, но было похоже, что они изрядно набрались перед отъездом. Он сказал, что они из Голливуда и они посадят его на самолет.

— Какой самолет?

— Самолет во Францию. Я думала тогда, что это болтовня. Но сейчас не знаю. Он на самом деле был во Франции?

— Возможно.

— Откуда он достал деньги? Его семейство действительно имеет деньги в Испании?

— Замки, во всяком случае.

Я подумал, когда уезжал, что Мартель был одним из тех опасных мечтателей, которые живут и руководствуются своими мечтами. Лжец, который заставляет свою ложь становиться правдой. Его мир был ярко расцвечен человеком, как картины на стенах у Таппинджера, которые могли быть его первым видением Франции.

У кассира Благотворительного госпиталя глаза были подобны калькулятору. Она смотрела на меня через решетку своей кабинки, будто подсчитывала мои доходы, вычитая мои затраты и выводя под конец баланс.

— И сколько же я стою? — бодро спросил я.

— В живом или в мертвом состоянии?

Это меня остановило.

— Я хочу заплатить еще за один день за Гарри Гендрикса.

— В этом нет необходимости, — сказала она. — О нем заботится жена.

— Эта рыжая? Она была здесь?

— Она приходила и посидела у него несколько минут сегодня утром.

— Я могу побывать у него?

— Вы должны спросить старшую медсестру, она на третьем этаже.

Старшая медсестра была сухой, тощей, в накрахмаленном халате, с тонким ртом, бесцветной особой, которая заставила меня ждать, пока она сделает записи на сегодняшний день. Она позволила мне сказать ей, что я детектив и работаю с полицией. После этого она стала более дружественной.

— Я не вижу причины, чтобы вы не могли задать ему несколько вопросов, но не утомляйте его и не расстраивайте.

Гарри находился в отдельной комнате с окнами, выходящими на город. С повязками на голове и лице он был похож на запеленатую мумию.

Я принес серо-жемчужную шляпу, и он остановил на ней глаза.

— Это моя шляпа?

— Это та шляпа, которую ты носил вчера. Внутри, однако, значится имя Спилмен. Кто он такой?

— Не знаю.

— Ты носил его шляпу.

— Я носил? — Он задумался и сказал: — Я купил ее на распродаже.

Я не поверил ему, но говорить об этом не стал. Я положил шляпу на шкаф.

— Кто избил тебя, Гарри?

— Точно не знаю. Я его не видел. Было темно, и он напал на меня сзади, сбил меня с ног. Затем, как говорит доктор, он ногами бил меня по лицу.

— Молодец парень. Это был Мартель?

— Да. Это произошло там, у него. Я ошивался около его дома. Ветер так шумел, что я не слышал, как он подошел сзади. — Его пальцы шарили по простыне, покрывавшей его тело. — Он, должно быть, меня здорово отделал. У меня каждая косточка болит.