Я подправил зеркало, и мы покатили вниз по склону. Город внизу напоминал мозаику, собранную нетерпеливым ребенком. Он выглядел запутанным и примитивным. За ним лежало голубое и все время меняющееся таинство океана.

Я высадил Сильвестра перед его клиникой и пересек улицу к Благотворительному госпиталю. Кабинет и лаборатория помощника следователя были на первом этаже рядом с госпитальным моргом.

Доктор Уилс оказался маленьким худым человеком с видом преданного науке ученого, что еще подчеркивалось его очками в стальной оправе. Он вел себя так, будто его руки, его пальцы, даже глаза и рот были техническим инструментарием, полезным, но безжизненным. Настоящий же доктор Уилс был спрятан в его черепе, и он направлял все наружные действия доктора.

Он даже глазом не моргнул, когда я сказал ему, что произошло еще одно убийство.

— Этого становится слишком много, — все, что он сказал.

— Вы производили вскрытие миссис Фэблон?

Он показал рукой на дверь, ведущую внутрь.

— Пока еще не завершил. Едва ли в этом есть необходимость. Пуля задела аорту, большая кровопотеря и конец.

— А какая пуля?

— Похоже, тридцать восьмого калибра. Она в хорошем состоянии и годится для сравнения, если мы когда-нибудь найдем пистолет.

— Можно посмотреть?

— Я отдал ее инспектору Олсену.

— Скажите ему, что ее надо бы сопоставить с той, что убила Мартеля.

Уилс с сомнением посмотрел на меня:

— Почему вы не скажете ему сами?

— Ему понравится больше, если вы ему скажете. Я так же думаю, что он должен вновь вернуться к расследованию смерти Фэблона.

— Здесь я с вами не согласен, — сухо сказал Уилс. — Убийство или два в настоящем времени не меняет вопроса о самоубийстве в прошлом.

— Вы уверены, что это было самоубийство?

— Совершенно. Я еще раз просмотрел свои записи сегодня утром. Нет сомнения в том, что Фэблон совершил самоубийство, утопившись в океане. Внешние увечья наступили уже после смерти. В любом случае их недостаточно, чтобы причинить смерть.

— Мне кажется, он был избит.

— В воде тела подвергаются деформации, но нет сомнения, что произошло самоубийство. В добавление к физическим уликам, он заявлял о самоубийстве жене и дочери.

— Да, мне сказали об этом.

Мысли, возникшие после разговора с Сильвестром и Джинни меня угнетали. Настоящее не может изменить прошлого, как сказал Уилс, но оно дает возможность осознать его тайны и их последствия.

Уилс неправильно расценил мое молчание.

— Если вы сомневаетесь в моих словах, вы можете познакомиться с документами.

— Я не сомневаюсь, что вы дали мне верные сведения, доктор. Кто еще слышал заявление Фэблона о самоубийстве?

— Жена Фэблона. Разве этого недостаточно? Вы не можете опровергнуть ее слов. Нельзя же все человеческое подвергать сомнению!

В моем мозгу все еще вертелась мысль о бесплодности наших ночных бесед с Мариэттой.

— Я слышал, что перед допросом Мариэтта считала, что ее мужа убили, сказал я.

— Возможно, так она и думала. Данные физических исследований убедили ее в обратном. При расследовании она определенно убедилась, что Фэблон совершил самоубийство.

— А что это за данные физических исследований?

— Химическое содержание крови, взятой из сердца. Оно окончательно подтверждает, что Фэблон утонул.

— Его могли сбить с ног и утопить в ванне. Так бывало.

— Не в этом случае, — доктор Уилс говорил гладко и быстро, как хорошо запрограммированный компьютер. — Содержание хлорида в крови из левого желудочка было на двадцать пять процентов выше нормы. Содержание магнезии резко возросло по сравнению с правым желудочком. Эти два показателя, сопоставленные вместе, доказывают, что Фэблон утонул в океанской воде.

— И нет никаких сомнений, что это было тело Фэблона?

— Абсолютно никаких. Его жена опознала его в моем присутствии.

Уилс поправил очки и посмотрел сквозь них на меня, будто ставил диагноз — не одержим ли я манией?

— Откровенно говоря, я думаю, что вы совершаете ошибку, пытаясь связать то, что произошло с Фэблоном, со смертью Мариэтты. — Он показал на помещение, в котором лежала Мариэтта в своем замороженном ящике.

Возможно, мне следовало остаться и поспорить с Уилсом. Он был честным человеком. Но само место и холод действовали на меня удручающе. Цементные стены и высокие узкие окна напоминали мне камеру старинной тюрьмы.

Я ушел. Прежде чем покинуть госпиталь, я из телефонной будки позвонил профессору Аллану Бошу в Государственный колледж в Лос-Анджелесе. Он был в своем кабинете и ответил немедленно.

— Это Лу Арчер. Вы не знаете меня.

Он прервал:

— Наоборот, мистер Арчер, я слышал много о вас в течение последнего часа.

— Тогда вы слышали обо мне от профессора Таппинджера.

— Он только что уехал. Я сообщил ему все, что мог, о Педро Доминго.

— Педро Доминго?

— Это имя Сервантеса, когда он был нашим студентом. Полагаю, что это и есть его настоящее имя, и я знаю, что он уроженец Панамы. Это важные сведения, не так ли?

— Есть и другие. Если бы я мог поговорить с вами лично…

Его моложавый голос прервался на мгновение.

— Я очень занят в настоящее время. Визит профессора Таппинджера нисколько не облегчил мою работу. Почему бы вам не узнать все у него, а если у вас останутся какие-то вопросы, вы можете связаться со мной позднее.

— Я так и сделаю. Но есть кое-что, что вам нужно знать, профессор. Ваш бывший студент был убит в Бретвуде сегодня в полдень.

— Педро убит?

— Его застрелили. Что означает, что выяснение его личности нечто большее, чем академический вопрос. Вы лучше свяжитесь с капитаном Перлбергом из отдела смертельных случаев.

— Пожалуй, придется так и сделать, — произнес он медленно и повесил трубку.

Я сверился со своим автоответчиком в Голливуде. Ральф Кристман звонил из Вашингтона и оставил послание. Оператор прочитал мне его по линии:

— Полковник Плимсон опознал усатого официанта на фото. Это южноамериканский или латиноамериканский дипломат по имени Доминго. Может быть, опросить посольства?

Я велел оператору немедленно связаться с Кристманом и попросить его узнать все, что можно, о Доминго в посольствах, особенно в Панамском.

Прошлое и настоящее воссоединяются. Я поддался приступу клаустрофобии в телефонной будке, будто я попал между двух падающих стен.

В телефонной книге фамилии Секджар, девичьего имени Китти, не было. Я зашел в общественную библиотеку и посмотрел в городском справочнике. Миссис Мария Секджар, работница больницы, значилась по адресу: улица Джунипер, дом 137. Я нашел бедную маленькую улочку, примыкающую к железнодорожному депо. Первым, кого я встретил на улице Джунипер, был молодой полицейский Вард Расмуссен, шедший по направлению ко мне по грязной дорожке, служившей тротуаром.

Я вышел из машины и поприветствовал его. Мне показалось, что он немного разочаровался, увидев меня. Вы иногда чувствуете нечто подобное, когда выходите на охоту с собакой на уток и другой человек пересекает вам дорожку.

— Я беседовал с матерью Китти, — сказал он. — Я пошел в местную школу и откопал ее наставника, который помнит ее.

— Визит был успешным?

— Не сказал бы. — Но вид у него был довольный. — С матерью не все прошло гладко. Может быть, она скажет больше вам. Она думает, что ее дочь в большой опасности. Она с ранних лет попадала в разные истории.

— Истории с мальчиками?

— А какие же еще?

Я переменил тему.

— Вы добрались до банка, Вард?

— Да, сэр. Там мне повезло. — Он достал свою записную книжку из кармана и полистал листки. — Миссис Фэблон получала регулярные суммы из панамского банка «Новая Гранада». Они пересылали ей деньги каждый месяц до февраля этого года.

— И сколько в месяц?

— Тысячу. Так продолжалось шесть или семь лет. В общей сумме это составило около восьмидесяти тысяч.