— Ты болтаешь довольно цинично для своего возраста. Сколько тебе лет?

— Девяносто девять. — Его слушатели одобрительно засмеялись. — А мистеру Патчу только сорок восемь. Ему трудно быть моим воображаемым отцом.

— Ну а миссис Маллоу я смогу увидеть?

— Она у себя в комнате, пьет свой ленч. Миссис Маллоу всегда пьетсвой ленч. — Злость в его глазах сменилась еще более темным чувством. — Вы папа?

— Нет.

Сзади прыгал пинг-понговый шарик, вперед-назад, вперед-назад…

Один из слушателей громко произнес:

— Он не папа!

— Может, он мама? — спросил заросший парень. — Вы мама?

— Он не похож на маму, у него нет грудей!

— У моей мамы нет грудей, — сказал третий. — Поэтому я и чувствую себя отверженным.

— Перестаньте, ребята. — То, что они говорили, было ужасно. Они надеялись, что я оказался папой или пусть даже мамой одного из них. Это желание стояло в их глазах. — Вы ведь не хотите, чтобы я тоже чувствовал себя отверженным? А?

Никто не ответил. Заросший парень улыбнулся мне. Улыбка задержалась чуть дольше, чем в первый раз.

— Как вас зовут? Я — Фредерик Тандал Третий.

— Я — Лу Арчер Первый.

Я вывел мальчика из круга его почитателей. Он настороженно отодвинулся от меня, словно мое прикосновение было ему неприятно, но пошел рядом. Мы сели на кожаную кушетку.

Кто-то из подростков поставил на проигрыватель заезженную пластинку. Двое других стали танцевать, хрипло напевая пародию на исполнявшуюся песню.

— Ты знал Тома Хиллмана, Фред?

— Немного. Вы его папа?

— Нет, я же сказал, что не папа.

— Взрослые не считают необходимым говорить правду.

Он выдернул несколько волос из подбородка с такой силой, словно ненавидел эти признаки повзросления.

— Знаете, что сказал мне мой отец, когда отправил меня сюда? Что посылает меня в военное училище. Он «большая шишка» в правительстве, — добавил мальчик тем же ровным голосом, без всякой гордости. И дальше совсем другим тоном: — Том Хиллман не ладил со своим отцом, поэтому его привезли сюда по железной дороге. Монорельсовая дорога к волшебному царству. — Он болезненно улыбнулся, как-то исступленно и одновременно безнадежно.

— Вы с Томом говорили об этом?

— Том пробыл здесь очень недолго, дней пять или шесть. Мы мало говорили. Он появился ночью в воскресенье и исчез ночью в субботу. — Он смущенно повертелся на кушетке. — Вы не коп?

— Нет.

— Я даже удивился. Вы задаете такие вопросы, как коп.

— Разве Том сделал что-нибудь такое, что могло бы заинтересовать копов?

— Мы все что-нибудь делаем. Ведь так?

Возбужденный и в то же время холодный взгляд его скользил по комнате, задерживаясь иногда на ужимках танцоров.

— Вы стали взрослым. Поэтому уже не подходите для Восточного корпуса. А я, например, самый выдающийся преступник. Я подделал имя «большой шишки» на чеке и послал его в Сан-Франциско на уик-энд.

— А что сделал Том?

— Кажется, увел машину. Это было только первое преступление, говорил он, и его легко освободили бы как несовершеннолетнего. Но его отец не желал огласки и прислал Тома сюда. Вообще, я думаю, что Том вел войну со своим отцом.

— Да?

— Почему вы так интересуетесь Томом?

— Мне предложено найти его, Фред.

— И вернуть сюда?

— Сомневаюсь, чтобы его приняли.

— Счастливчик. — Бессознательно он придвинулся ко мне ближе. Я почувствовал запах волос и запущенного тела. — Я сбежал бы отсюда, если бы мне было куда пойти. Но «большая шишка» опять вернет меня под надзор. Это сбережет ему деньги.

— А у Тома было место, куда пойти?

Он резко выпрямился и посмотрел мне прямо в глаза.

— Я не говорил этого.

— А все-таки?

— Если бы и было, он не сказал бы мне.

— Кто в школе стал ему наиболее близок?

— Никто. Он был так расстроен, когда попал сюда, что его оставили одного в комнате. Мы проговорили потом с ним всю ночь. Но он рассказал мне немного.

— Ничего о том, куда собирался идти?

— У него не было какого-нибудь плана. В субботу вечером он попытался поднять бунт, но остальные наши — жёлторотые птенцы… Тогда он сбежал. Казалось, что он был ужасно расстроен и рассержен.

— Не был ли он эмоционально неуравновешен?

— А все мы? — Он сделал безумное лицо и постучал себя пальцем по виску.

— Это очень важно, Фред. Том слишком молод и к тому же, как ты сказал, возбужден. Его нет уже две ночи, и он мог попасть в серьезную передрягу.

— Хуже, чем эта?

— Говорил ли Том, куда собирается пойти?

Мальчик не ответил.

— Наверное, он сказал тебе кое-что.

— Нет!

Он не смог выдержать моего взгляда.

Вошел Патч и нарушил непринужденность атмосферы, царящей в комнате. Танцоры сделали вид, что они борются, комиксы исчезли, словно пачки ворованных денег. Игроки в пинг-понг спрятали шарик. Патч был мужчина средних лет, с редкими волосами и выступающей челюстью. Двубортный рыжеватого оттенка габардиновый костюм морщился на его довольно полной фигуре. Лицо тоже было в морщинах от властной улыбки, не сходившей с его маленьких чувственных губ. Пока он осматривал комнату, я заметил, что белки его глаз красноватого цвета. Он шатнул к проигрывателю и выключил его. В наступившей тишине вкрадчиво зазвучал голос Патча:

— Время ленча не для музыки, мальчики! Время музыки после обеда, с семи до семи тридцати.

Он обратился к одному из игроков в пинг-понг:

— Запомни это, Диринг. Никакой музыки днем. Назначаю тебя ответственным.

— Да, сэр.

— А не играли ли вы в пинг-понг?

— Мы только шутили, сэр.

— Где вы взяли шарик? Ведь шары заперты в моем столе.

— Да, сэр.

— Где же вы взяли тот, которым играли?

— Я не знаю, сэр. — Диринг мял в руках свою куртку — застенчивый парень с резко выступающим вперед кадыком, похожим на спрятанный шарик от пинг-понга. — Я нашел его.

— Где? В моем столе?

— Нет, сэр. Кажется, на земле.

Мистер Патч направился к нему с наигранной смиренностью. Пока он пересекал комнату, мальчики за его спиной строили рожи, толкались, размахивали руками и подпрыгивали. Один из танцоров сделал театральный жест, повалился на пол, застыв на мгновение в позе умирающего гладиатора, и затем снова вскочил на ноги.

Патч медленно заговорил, страдальчески растягивая слова:

— Ты купил его, не так ли, Диринг? Ты ведь знаешь, что правила запрещают проносить свои собственные шары для пинг-понга. Ты знаешь это, да? Ты — президент законодательной Ассамблеи Восточного корпуса, ты сам помогал составлять эти правила. Так?

— Да, сэр.

— Тогда дай мне его.

Диринг протянул Патчу шар. Тот положил его на пол — в это время мальчики изобразили, как бы они ударили его ногой под зад, — и раздавил шар подошвой, а потом отдал Дирингу.

— Прости меня, Диринг, но вынужден подчиняться правилам точно так же, как и ты. — Он повернулся к находящимся в комнате ребятам, которые мгновенно придали своим лицам выражение полной покорности, и мягко сказал: — Ну, друзья, что у нас на повестке дня?

— Я думаю, я, — сказал я, поднимаясь с кушетки, представился и спросил, не может ли он поговорить со мной наедине.

— Вероятно, — ответил он с тревожной улыбкой, словно я тоже был его преемником. — Пойдемте в мой кабинет. Диринг и Бронсон, я вас оставляю ответственными.

Кабинет представлял собой небольшую комнату без единого окна, отгороженную от общей спальни. Патч закрыл за собой дверь и, вздохнув, сел.

— Вы хотите говорить о ком-нибудь из моих мальчиков?

— О Томе Хиллмане.

Это имя произвело на него неприятное впечатление.

— Вы представитель его отца?

— Нет. Меня послал поговорить с вами доктор Спонти. Я частный детектив.

— Так… — Он состроил недовольную гримасу. — Спонти, как обычно, обвиняет меня?

— Он сказал что-то о чрезмерной горячности.

— Какая ерунда! — Патч стукнул кулаком по столу. Лицо его сначала налилось кровью, а затем стало белым. Только красноватые белки глаз сохранили свой цвет. — Спонти не опустился до того, чтобы работать здесь, с этими животными. Я, и только я, следовательно, знаю, какое физическое воздействие необходимо. Я имею дело с подростками вот уже двадцать лет.