Пасмурный день сменила безлунная ночь. Сидевший рядом с ним мужчина — очень толстый — безбожно храпел, да и все другие вокруг спали. Майклу казалось, что все в этом мире, кроме него и водителя автобуса, погрузились в сон. Он не знал, который час, поскольку не носил часов. За окном повисла кромешная тьма — не было видно ни одного огонька, только его собственное отражение.

Время от времени он засыпал и просыпался при тряске или же замедленном движении. Вырванный таким образом из сна, он вспоминал, что случилось нечто непоправимое, но что? И только полностью сбросив остатки сна, понимал, что именно. Его брат умер.

Когда он проснулся в очередной раз, вокруг полыхали тысячи огней, окрашивая мостовую, дома и лица спешащих куда-то людей в немыслимые цвета. Люди — везде. Он уже забыл, что здесь их неисчислимое множество. Они толпились у витрин магазинов, высовывались и окликали небольшие группки таких же, как и они, на перекрестках, сновали между машин. Каждый искал в этом кишащем муравейнике удачу и счастье, многих одолевали свои заботы и горести, большинство стремилось подняться по социальной лестнице хоть на ступеньку выше. Аккомпанементом этой свистопляске из окон домов неслись звуки рэпа, сигналили автомобили, и завывали полицейские сирены — блудный сын возвратился домой.

Найти кафе напротив Белвью не составило труда, но целых десять минут Майкл простоял у дверей, не в силах заставить себя войти. Он знал, что мать и, возможно, отец ожидают его. Не было уверенности, как вести себя при встрече с ними, но наконец решился — все равно не избежать.

Войдя в зал, он сразу же увидел мать — лицо ее окаменело от горя и сделало похожей на мумию. Как она постарела! Волосы, уложенные в аккуратную прическу, которые Майкл помнил темными, посеребрила седина. На столике перед ней стояло нечто, отдаленно напоминавшее сладкий молочный крем, едва тронутый. Он видел, как она вздрогнула, почувствовав, что он где-то рядом. Лицо матери осветилось улыбкой, когда она заметила сына. Майкл, подойдя к ее столику, без слов обнял — какой она стала хрупкой и легкой! Может случиться, смерть Алана ее убьет. Мать поцеловала его в щеку и высвободилась из объятий.

— Я испачкала тебя губной помадой. Сейчас вытру.

Прежде чем он успел произнести хоть слово, она потерла салфеткой его щеку и той же салфеткой смахнула навернувшиеся на глаза слезы.

— Садись, Майкл. Съешь что-нибудь? Ты, наверное, устал с дороги.

— Да, очень, тем более что в пути — уже шестнадцать лет.

— Отец сейчас уже там. Когда ты поешь, мы пойдем к нему.

— Уже сделали вскрытие?

— Это делается не так скоро. Нужно соблюсти формальности. Вскрытие делает доктор Магнус, судмедэксперт, — она посмотрела на Майкла внимательно. — Как ты жил все это время?

— Хорошо.

— Так рада тебя видеть — прошло столько лет.

— Да, долго мы не виделись, — согласился Майкл.

— Эта борода! Она тебе совсем не к лицу! Без нее ты гораздо красивее!

Он пожал плечами — время ли спорить о бороде?

— Ничего не стоит сбрить, — Майклу хотелось узнать, как умер Алан. По телефону мать сказала, что его обнаружили мертвым в собственной квартире, покончившим жизнь самоубийством, и Майклу нужно срочно приехать в Нью-Йорк. Ничего больше. Остальное она расскажет ему, когда посчитает нужным.

Первое, на что обратил внимание Майкл, войдя в здание, где находился отдел судмедэкспертизы, были строчки, высеченные на мраморе. Если бы он чуть больше занимался латынью, учась в школе, их смысл не был бы таким загадочным. Taceat colloquia. Effugiat risus. Hig locus est ubi mors gaudet succurrere vitae.[2]

Майкл понял, что нельзя смеяться, а следует думать о помощи мертвых живым.

Мать, побывавшая уже здесь, шла уверенно, он еле поспевал за ней с чемоданом в руке, напоминая человека, собирающегося снять жилье. Они вошли в какую-то комнату, где толпились полицейские — мужчины и женщины, чей вид красноречиво говорил, почему они собрались здесь. К нему подошел отец. Неужели память ему отказывает: отец за эти годы стал меньше ростом, — а Майкл всегда считал его высоким, — совершенно лысым и заметно постаревшим, но с теми же глазами, глядевшими вопросительно, с укоризной, будто вынося приговор, — все то же перекати-поле, и никаких изменений к лучшему.

Майкл протянул руку, и отец крепко и, как показалось, многозначительно пожал ее.

— Спасибо, что приехал, — сказал Пол Фридлэндер. — Честно говоря, даже не ожидал.

Майкл взглянул на мать, но та поспешно отвернулась. Вероятно, он заслуживает отцовского упрека, но почему бы не выбрать другое место и время?

— Что они сказали? — мать села на стул в углу и, порывшись в сумочке, извлекла носовой платок. — Долго это продлится?

— Теперь уже скоро, — успокоил ее отец.

Майклу показалось невероятным, что отец поставил себя в унизительное положение просителя и сейчас ждет решения властей. Для него он всегда оставался высшей инстанцией, иногда — милостивым диктатором, чаще — неумолимым деспотом, но всегда — человеком, которому все, и Майкл в том числе, подотчетны в своих действиях и поступках. Сотни людей зависели от него и благоговейно ловили каждое его слово: «Кролл, Фридлэндер, Геддес и Лихтер» — одна из самых процветающих юридических фирм города, медленно, но верно набиравшая силу, выступая посредником в делах, браться за которые никакая другая не решалась. Но очевидно, когда дело дошло до вскрытия тела сына, авторитет и связи Пола Фридлэндера оказались бесполезными.

Майкл сел на стул рядом с матерью, отец продолжал мерить комнату шагами, время от времени поглядывая на раздвижные двери напротив.

— Чем ты занимаешься в последнее время, Майкл? — спросил он, останавливаясь перед сыном.

— Ничем. Ремонтом дома — он очень старый: построен, кажется, в начале XVIII века. Чтобы довести его до нормального состояния, нужно хорошо поработать, — восстановление дома действительно требовало больших трудов и денежных затрат, и если Майкл будет продвигаться с ремонтом такими темпами, то, вполне возможно, закончит его в следующем веке.

Отец кивнул головой:

— А чем ты зарабатываешь на жизнь? Я имею в виду, есть ли у тебя постоянная работа?

Пол Фридлэндер еще не полностью утратил надежду на то, что его непутевый сын возобновит занятия медициной, прерванные много лет назад, или подыщет какое-нибудь другое приличное дело, но в планы Майкла это не входило.

— Сейчас понемногу занимаюсь торговлей, — ответил он. — Продаю ковры и ювелирные изделия, которые привез из Индии.

— Ты побывал в Индии? — воскликнула миссис Фридлэндер. — Когда ты туда ездил?

— Около полутора лет назад, но пробыл всего пару недель.

— В прошлом году Алан ездил в Гонконг. Он вообще много разъезжал. Когда мы собирались отдохнуть, мы всегда спрашивали его мнение, где это лучше сделать. Так я говорю, Пол?

— О чем ты? — Пол Фридлэндер был занят своими мыслями и не слышал слов жены.

— Я говорю, что когда мы хотели где-нибудь отдохнуть…

Она не договорила, потому что раздвижные двери напротив распахнулись, и они увидели отгороженную стеклянной перегородкой камеру. Миссис Фридлэндер спрятала лицо в ладонях, а ее муж, тупо глядя прямо перед собой, сделал шаг в сторону камеры. В этот момент позади них распахнулась другая дверь, и в комнату стремительно вошел мужчина в белом халате, забрызганном кровью и источавшем запах формальдегида. Он быстро оглядел семейство Фридлэндеров и потер руки с длинными сильными пальцами.

— Доктор Магнус, это наш второй сын, Майкл, — сказала миссис Фридлэндер и добавила, обращаясь к сыну: — А это доктор Магнус, главный судебно-медицинский эксперт.

Магнус кивнул, пожал Майклу руку и вежливо улыбнулся. Впрочем, улыбка тут же исчезла с его лица, и Майкл засомневался, была ли она.

Доктор повернулся к главе семьи:

— Будьте любезны, подойдите к этому окну, мистер Фридлэндер. Много времени эта процедура не отнимет, но нам нужно, чтобы вы произвели опознание.