Майкл был разочарован. Он надеялся, что Амброзетти с энтузиазмом ухватится за его гипотезу, но тот оставался спокойным в течение всего разговора и не давал увлечь себя новыми теориями.

Появилась Гейл в шортах, майке без рукавов с рекламой пляжного клуба в Ла-Джолле.

По ее грудям, четко обозначившимся под тонкой тканью майки, мчался на гребне волны улыбающийся дельфин. Майкл опустил взгляд. Какие у нее длинные и мускулистые ноги! Наверное, результат пробежек от одного пациента к другому. Без больничного халата она казалась совсем другим человеком — пахла мылом и шампунем, ненавистный запах формальдегида исчез, волосы упрятаны под тюрбаном, сооруженным из полотенца.

— С кем ты только что разговаривал?

— С Ником. Мне кажется, я нашел в документах что-то стоящее.

Он протянул ей рюмку с «Абсолютом» и налил себе.

— И что же ты обнаружил? — спросила она с сомнением в голосе.

Он поведал, что установил непосредственную связь между Эпштейн и Брайсом и далее между Брайсом и Фонтаной.

— А как насчет твоего брата? Есть там что-нибудь новое? — она села на кушетку, приготовившись услышать нечто возмутительное о докторе Магнусе.

— Ничего.

— Ты думаешь, что Фонтана имеет какое-то отношение к смерти твоего брата?

— Возможно. Почти уверен, что существует какая-то связь между ним и Аланом, а все дело упирается в деньги. Да, вот еще Джинни…

— Джинни? Кто это?

Он рассказал ей вкратце все, что знал о Джинни Карамис, а знал он о ней до обидного мало. После смерти, если она умерла, Джинни оставалась для него такой же тайной, какой была при жизни.

— У тебя есть доказательства причастности Фонтаны к убийству твоего брата? Я имею в виду доказательства, которые смогли бы удовлетворить законников?

— Пока не знаю, и мне необходимо обстоятельно обговорить все это с Ником.

— А доктор Магнус? Зачем ему подыгрывать Фонтане? Какие у него мотивы?

— Полагаю, Фонтана держит его за глотку.

Гейл смотрела на него скептически.

— Не знаю, Майкл. Мне кажется, ты слишком спешишь с выводами.

— Я всего лишь заполняю в картине событий пустующие места, и этих мест ох как предостаточно! Что случилось? Ты смотришь на меня так, будто у меня на лбу вырос рог. Считаешь меня сумасшедшим?

— Дело в том, что я не представляю себе, каким образом ты собираешься восстанавливать справедливость. Если Фонтана действительно причастен к убийству твоего брата, даже имея доказательства, ты с ним не справишься. И не говори, что твой детектив тебе в этом поможет — он не волшебник!

— Где-то в его непробиваемой броне есть щель. Моя задача — найти его самое уязвимое место, — Майкл не сомневался, что это ему удастся сделать. — Даже самые крепкие структуры имеют обыкновение разваливаться, если они прогнили и из них вынуть связующий кирпичик. Вспомни Уотергейт.

— Ну, — их разговор забавлял Гейл, и она не преминула подразнить Майкла, — создается впечатление, что ты долго размышлял о судьбах страны и, в частности, президента Никсона и теперь можешь обучать студентов политической теории, разжигая в них революционный пыл.

Майкл осторожно сел рядом с ней на кушетку. Она не возражала.

— Ты считаешь, что сейчас мною движет революционный пыл?

— Я не против, мне твое рвение в деле восстановления справедливости даже нравится, но мне кажется, что тебя иногда здорово заносит. Ты из тех, кто позволяет эмоциям увлечь себя, и вместо того, чтобы все тщательно взвесить, делаешь скоропалительные выводы. Ты немного чокнутый!

— А ты?

— Я? — она откинула голову назад и расхохоталась. — При чем тут я? Но если уж на то пошло, то рядом с тобой сидит еще одна чокнутая. Кто из нас более чокнутый, стоит еще посмотреть. Хотя у меня есть одно преимущество: когда люди узнают, что я врач, они думают, — ах какая серьезная, ответственная и трезвомыслящая женщина! Если бы они догадывались!..

— Еще от одной рюмки водки трезвомыслящая женщина, надеюсь, не откажется?

— И от двух тоже.

— Ты же сильно опьянеешь!

— А почему бы нет? Какие у тебя могут быть возражения?

— Никаких. В данной ситуации выпивка — самое разумное времяпрепровождение.

Только сейчас Майкл вдруг осознал, что испытывает удовольствие от встречи. Давненько же с ним такого не бывало!

— Твое здоровье! — она подняла рюмку. — За твое предприятие!

— Я бы поправил — наше.

Она рассмеялась:

— Пусть будет так.

Они громко чокнулись и выпили.

Трудно сказать, кто из них сделал первое движение — он или она: Майкл вдруг понял, что хочет ее поцеловать, призыв к действию настоятельно зазвучал в нем. Она, казалось, тоже ждала, что должно что-то произойти, и ожидание читалось в ее глазах и позе. Они были уже пьяны и пьянели еще больше. Майкл, хоть убей, не помнил, о чем говорили, над чем смеялись, но какое это имело значение? Ему казалось, что он опьянел скорее от ее близости, чем от водки.

Он поцеловал ее и понял, что она ждала и желала этого поцелуя. Хороший знак! Он услышал, как она пробормотала что-то вроде: «Не слишком хорошая идея, Майкл».

— Нет, великолепная! — не согласился он.

Они снова поцеловались; на этот раз поцелуй длился гораздо дольше.

— Майкл, ты ведь не знаешь сам, чего хочешь. Может быть…

Нет, он знал, чего хотел. И она знала. Так в чем дело?

— Что «может быть»?

Если она и собиралась что-то ответить, Майкл не дал ей этого сделать, закрыв рот поцелуем. Его руки гладили ее спину, шею, руки. Кожа у нее была влажная и теплая. Тюрбан-полотенце упал с головы, волосы рассыпались по плечам, набились ему в рот, но это только распаляло в нем желание, и когда Гейл нашла своим языком его язык, они вдруг покатились.

— Эй, — засмеялась она. — Что это с нами?

Он попытался удержаться на кушетке, но в следующий момент они с грохотом приземлились на пол. Приземление было удачным, и Майкл, приподнявшись, накрыл ее груди своими ладонями, а Гейл обхватила его ногами. Он всматривался в ее лицо — оно показалось ему не таким, как раньше, было незнакомым. А как же иначе, подумал он, если они знают друг друга всего двое суток.

Единственная пуговица, удерживавшая ее шорты на бедрах, безропотно поддалась. Гейл ничего не надела под шорты, и рука Майкла беспрепятственно скользнула между бедер и стала влажной. Гейл задохнулась, на глаза набежала поволока, она забормотала что-то невнятное.

— Что?

— Не кажется тебе, что лучше в постели?

Они поднялись и поспешили в спальню.

Начало революции Майкл проспал: орудийный грохот, разрывы гранат и бомб — это не был сон, он явственно слышал грохот канонады, от которой у него вдруг разболелась голова. Гейл, лежавшая рядом с ним, заворочалась и проснулась, удивленно посмотрела на него, но Майкл не соображал, что удивило ее больше — грохот за окном или странный незнакомец рядом.

Она выпрыгнула из постели, подбежала к окну и раздвинула шторы. На ее голые плечи упал свет уличного фонаря, но лицо оставалось в тени. «Какая женщина!» — подумал Майкл восхищенно. Не столько ее нагота вызвала у него эротические ощущения, сколько отсутствие стеснительности. Как будто его вообще не было в комнате! В этот момент о революции Майкл напрочь забыл.

Да, это была революция, но случившаяся два столетия назад. Майкл выпрыгнул из постели, подошел к окну и встал рядом с ней.

— Господи, совсем забыла, — сказала она. — Завтра Четвертое июля.

Темное небо разрывалось красными и розовыми огнями, за которыми следовали звуки разрывов. Майкл решил, что какой-то толстосум закупил целый арсенал и устроил предпраздничный фейерверк над Ист-Ривер. Фейерверк был не то чтобы очень красочный и зрелищный, но продолжался довольно долго.

Майкл вскоре устал от вспышек света и хлопанья разрывов и вернулся в постель, надеясь, что Гейл последует его примеру, но та замерла у окна, видимо, боясь пропустить что-нибудь интересное.

Майкл скосил глаза на часы — час двадцать. Тут его взгляд упал на фотографию молодого человека с белокурой ухоженной бородкой и голубыми, как у Гейл, глазами.