По поэтике «Новый мир»-89 выглядит разнообразнее. Из восемнадцати авторов-прозаиков шесть (одна треть состава) представляют именно что «другую», новую, альтернативную прозу, о которой на страницах «ЛГ» спорили в статьях «Другая проза» и «Плохая проза» Сергей Чупринин и Дмитрий Урнов: Леонид Габышев с его «Одляном», жестокой, шоковой прозой о колонии для малолетних преступников, столь откровенной, что понадобилось предисловие А. Битова (впрочем, Габышев годы спустя более ничего и не опубликовал, он остался в литературной памяти единственной своей вещью); Зуфар Гареев с рассказом «Чужие птицы», открывшим читателю гротескную, фантасмагорически «сдвинутую» гареевскую реальность; Сергей Каледин со скандальным «Стройбатом», сначала запрещенным военной цензурой, о чем было поведано по «Свободе» в предисловии к чтению самой повести; Людмила Петрушевская с «Новыми Робинзонами», одной из первых перестроечного времени антиутопий — только не политических, как у Александра Кабакова в «Невозвращенце», напечатанном в «Искусстве кино» и сделавшем его автора в одночасье известным, а экзистенциальных; Евгений Попов, вновь появившийся на страницах «НМ» спустя десятилетие после дебюта с предисловием В. Шукшина («метропольский» травматизм); Вячеслав Пьецух с «Новой московской философией» — вольным римейком (одним из первых в отечественной словесности стремительно приближающимся к эпохе постмодернизма) «Преступления и наказания». В поэзии «НМ»-89 для других была сделана «выгородка» под общим названием «Другое время года»: туда поместили Дмитрия Пригова, Вадима Стеианцова, Владимира Ивелева, Сергея Терентюка. (Ничего общего, кроме непрописанности в официальной литературе, эти четыре поэта между собой не имели. По «Другому времени года» видно, как нелегко «толстому» традиционному журналу дается «новейшая» словесность.) В десятой книжке под общим заголовком «Новая проза: та же или другая?» Петр Вайль и Александр Генис публикуют «Принцип матрешки», а Владимир Потапов — статью «На выходе из андеграунда», в декабрьской — под общей шапкой «Поставангард: сопоставление взглядов» выступают Михаил Эпштейн («Искусство авангарда и религиозное сознание») и И. Роднянская («Заметки к спору»).
Сдвиг интереса — массовый выход на поверхность сугубо «литературной» литературы. Умозаключение критиков — «явление пока не оформлено ни организационно, ни стилистически, ни жанрово» (П. Вайль и А. Генис) — уже тогда можно было оспорить. И организационно (группы московского, питерского, свердловского, пермского андеграунда уже существовали — со своими основоположниками, лидерами и даже печатными органами), и стилистически (концептуалисты были легко отличимы от «Московского времени»), и жанрово (вторжение пародии, травести, римейка и т. д.) «литературная» литература была очень даже четко оформлена. Только что не имела своей структуры (вроде СП).
Судя по «Звезде» и по «Неве», андеграунд питерский (В. Кривулин, В. Дмитриев, С. Стратановский, Е. Шварц) с еще большими трудами выходил на поверхность — преимущественно в поэзии; в прозе все-таки погоду делали кроме «фирменных» Н. Катерли и В. Конецкого, И. Меттера и братьев Стругацких, Г. Горбовского и В. Тублина, а также «москвичей» — Ю. Семенова (!), В. Каверина (и в «Неве», и в «Звезде») и А. Злобина («Демонтаж», отвергнутый московскими либеральными журналами отнюдь не из идейных — разоблачение, «демонтаж» сталинизма уже никакого редактора не могли испугать, — а из эстетических соображений) пришельцы с «другого» берега Сергей Довлатов («Филиал» появился в № 10 «Звезды») и Виктор Некрасов (в № 11). В «Звезде» же появилась знаковая публикация Якова Гордина «Дело Бродского» (№ 2).
Итак, подводя итоги, можем сказать, что литературный год 1989-й был годом:
— продолжения активных републикаций запретных ранее текстов: «Железной женщины» Н. Берберовой, «Красного дерева» Б. Пильняка, дневников И. Бабеля и Г. Иванова, повестей В. Тендрякова, В. Войновича, С. Липкина, писем М. Булгакова, рассказов В. Шаламова, киносценария А. Солженицына, документов, связанных с судьбой Ахматовой («Дружба народов»), воспоминаний Н. С. Хрущева, Вяч. Вс. Иванова, писем Н. А. Заболоцкого, стихов И. Бродского, Л. Лосева, повестей Г. Владимова и А. Марченко, рассказов и эссе Гроссмана («Знамя»), «Архипелага ГУЛАГа», «Розы мира» Д. Андреева, «Русской революции» Б. Пастернака, «Ангисексуса» А. Платонова, стихотворений И. Чиннова, В. Перелешина, Н. Моршена, «Новой прозы» В. Шаламова («Новый мир»), стихотворений А. Галича и А. Введенского, рассказов В. Набокова, дневников Е. Шварца, прозы С. Довлатова и В. Некрасова («Звезда») — было что почитать;
— реабилитации и активного вторжения в официальный литературный контекст (и разрушения оного) литературного андеграунда, а также начала его литературно-критического осмысления;
— дальнейшего расхождения и противостояния литературных «либералов» и литературных «патриотов», годом провалившейся попытки организовать их диалог;
— зарождения серьезного спора внутри либеральной интеллигенции о путях развития государства и культуры (в первом номере «Дружбы народов» напечатана обширная рецензия А. Архангельского на культовый сборник 1988 года «Иного не дано», собравший самые громкие имена того времени, — среди авторов Ю. Карякин, А. Сахаров, Г. Заславская, Г. Попов, Л. Баткин, Ю. Афанасьев). Поколению шестидесятников («единственному творческому») деликатно, но твердо оппонируют идущие вослед — еще не с глумлением, а со всеми реверансами и комплиментами («…если бы не они, кто знает, где бы мы сейчас были, какие бы рыли "котлованы"»), но и с явным желанием дистанцироваться (внешне — по «возрастному цензу», на самом деле — идеологически) от «самого смелого» на январь 1989-го и «самого робкого» на завтра комплекса мыслей…
Ни шестидесятники, ни «патриоты» еще не осознали того, что их приоритет постепенно уходит в прошлое, — и продолжали свою борьбу.
Но идеологическая и литературная инициатива переходила в руки «новых», «других» литераторов, столь неосмотрительно выведенных на свою «площадку» (впоследствии — оплеванную) либералами.
Всего через краткое историческое мгновение «другие» откажут этой «площадке» («толстым» журналам, «Литературной газете») в жизнеспособности.
А пока… пока обостренный литературный интерес вызывают уже не републикации, которыми публика слегка «объелась», а именно «другие» тексты «других» литераторов.
Кто бы мог подумать, что былой андеграунд так забавно сойдется на исторической сцене (ирония истории торжествует, как всегда) с теми, кто подвергал сомнению его литературную перспективу — и совсем еще недавно! В феврале 1989-го состоялось официальное обсуждение деятельности журнала «Знамя» в секретариате СП СССР (о событии информировала «ЛГ») — и одним из докладчиков по отделу литературной критики был Вик. Ерофеев, в недавнем прошлом исключенный из рядов СП как организатор и автор «МетрОполя». Вик. Ерофеев мягко попенял критике «Знамени» за «вульгарный социологизм», за использование критики «как инструмента общественной, а совершенно не литературной жизни».
Критикующий и критикуемый поменялись местами. Либералы-шестидесятники, «военная» и «деревенская» проза теряли очки — «другая» литература, андеграунд эти очки стремительно набирали. Как будто энергию из одних выкачивали — и отдавали другим.
В «Московском рабочем» наконец, после десятилетних мучений вышла «Бессмертная любовь» Л. Петрушевской, напечатаны десятитысячным тиражом «Веселые времена» В. Пьецуха. Готовилась к изданию «Весть», альманах, появление которого опережали слухи и обсуждения: почему «Весть/West» — не от сомнительной ли (тогда еще!) прозападной ориентации? «Весть», первую в неизуродованном цензурой виде опубликовавшую «Москва — Петушки», прикрывал своим авторитетом Вениамин Каверин.
Через голову шестидесятников «других» приветствовали «серапионы».
Преемственность, как и положено, шла через поколение.
Год Солженицына: 1990
Для чего я пытаюсь воспроизвести, восстановить в памяти — своей и читателей сюжетность каждого года минувшего десятилетия, внутреннюю связь многими забытых литературных событий? Так ли уж они важны, значительны, когда литература наша переживает совсем иные, не публичные времена (в отличие от 1990-го, когда тираж «Нового мира» достиг 2 710 000 экземпляров, «Дружбы народов» — 739 490, «Звезды» — 340 000, и даже у известных в узких кругах «Вопросов литературы» тираж равнялся 23 950 экземплярам)?
