Ан. Иванову, в свою очередь, немедленный отпор дал Евгений Евтушенко, обозначив свою позицию как «достоинство интернационализма», а позицию противников как «великодержавный национализм», — впрочем, оговорившись, что «вместе с тем любые мелкие эгоистические национализмы» одинаково относятся «к низкой общественно-политической культуре».
Литература еще оставалась в общественно-политическом центре эпохи — кандидатами в народные депутаты от Союза писателей были выдвинуты В. Астафьев, В. Быков, Ю. Воронов, О. Гончар, С. Залыгин, Л. Леонов, Ю. Марцинкявичюс, В. Распутин, В. Санги, О. ладзе, И. Чобану, А. Якубов.
К собственно словесности, где все решают тексты, поход писателей депутаты непосредственного отношения не имел, но голос писателя для общества все еще оставался важным. Выборы кандидатов на пленуме СП СССР были обставлены как событие особой важности. И избранные в депутаты литераторы продолжали ощущать себя государственно значимыми фигурами.
Государственно значимая деятельность писателей, впрочем, в скором времени оборвется, — как прекратятся и встречи с властью; место писателей вокруг трона займут эстрадники и артисты, — но пока до этого еще далеко…
Упомянутый мною выше В. Топоров в декабре 89-го пишет: «В литературе сейчас идет не столько процесс выдвижения новых значительных имен (он, будем надеяться, еще впереди) и не столько процесс возвращения имен и произведений, незаслуженно отвергнутых или намеренно позабытых (он близится к завершению и вскоре сведется к прописыванию литературного фона), сколько обозначение — пока весьма приблизительное — контуров нашей литературы в ее историческом развитии». В. Топоров называет этот процесс «уточнением масштабов».
На самом же деле это было не столько «уточнением масштабов», сколько резким противопоставлением идей, точек зрения, закончившимся полным и окончательным размежеванием литературы на два «лагеря» — национал-патриотический и либерально-демократический.
С одной стороны — «Наш современник», «Молодая гвардия», «Литературная Россия», ничтожнейший, но показательный «Московский литератор».
С другой — «Знамя», «Дружба народов», «Юность», «Огонек», «Московские новости», «Звезда», «Нева», «Даугава», «Родник».
«Литературная газета» — вопреки разрывам, взаимным оскорблениям, «вражескому» духу и отношениям, напоминающим вооруженный конфликт, оставалась наиболее осторожной из всего ряда либерально-демократических изданий, упорно сводила под своим крылом тех, кому это было явно противопоказано.
Идеология разделяла, размежевывала:
10 марта, как сообщает «ЛГ», был создан комитет «Писатели в поддержку перестройки» («Апрель»). Во «Временный рабочий совет» вошли: А. Гербер, И. Дуэль, А. Злобин, С. Каледин, В. Корнилов, А. Курчаткин, А. Латынина, Ю. Мориц, Н. Панченко, А. Приставкин.
Сопровождалось ли идеологическое размежевание «уточнением литературных масштабов» (по В. Топорову)?
И вообще — как оно проходило?
С явным опережением в «весе» и значимости для общества демократической и либеральной мысли, активно рекрутирующей все большее и большее число сторонников.
Тираж «Нового мира» вырос к началу 1989-го до 1 595 000 экземпляров; тираж «Дружбы народов» достиг I 170 000 экземпляров; «Знамени» — 980 000 экземпляров; у «Невы» — 675 000, у «Звезды», так и не опубликовавшей «хита», подобного «Белым одеждам», тираж оказался в три раза ниже, но все же достиг цифры вполне внушительной — 210 000 экземпляров… Все мыслимые и немыслимые рекорды побила сама «Литературная газета» — 6 миллионов 267 тысяч 401 подписчик (особенно умильно смотрелся именно этот последний «1» — «ЛГ» торжественно объявляла, что, во-первых, ей дорог каждый, а во-вторых, все подсчитано скрупулезно). Накануне 1989 года Министерство связи объявило подписку лимитированной; начался скандал, неожиданно для журналов полезный, привлекший к ним еще большее внимание; ограничения — под давлением общественности — снимались Министерством более чем неохотно, вынужденно, вот в результате и рвануло. «Минувшая подписная кампания запомнится всем как выразительная веха в движении к гласности и демократии», — комментирует «ЛГ» результаты подписки в новогоднем номере. Пройдет всего лишь каких-нибудь 3–4 года «пиршества чтения», и тиражи литературных изданий не то что поползут назад, а просто-напросто обрушатся. Но о печальном — позже, позже, позже. А пока — взвинчивание тиражей и ажиотаж вокруг журналов уже и не удивляют. Хотя, конечно же, и новая ситуация отдает новой пошлостью: «… вот уже и романы Пикуля перестали возглавлять список отечественных бестселлеров, и романы Юлиана Семенова тоже; и звучат по радио стихи Иосифа Бродского; и читатели "Огонька", забросив кроссворды и позабыв Сименона, взахлеб и хором декламируют витиеватые пассажи Саши Соколова», — это все тот же иронический В. Топоров рисует карикатуру новейшего подписчика. Карикатуру, может быть, и забавную, но неточную: новейший подписчик вовсе не за Бродским и Соколовым гонялся — они были приданы ему, так сказать, в нагрузку. Гонялся он прежде всего за публицистикой, политической (историко-идеологической) беллетристикой и политической (идеологической) документалистикой: так, в «Дружбе народов» печатается политическая биография Н. С. Хрущева работы Роя Медведева; «Знамя» печатает фрагменты из его же книги о Сталине, а также повествующее об участии литераторов в идеологическом обслуживании режима и его последствиях документальное «Отлучение» Ал. Авдеенко. «Литературную мозаику» секретаря Союза писателей В. Карпова о маршале Жукове «Знамя» помещает в одном номере с прозой Э. Лимонова «У нас была великая эпоха».
О Лимонове, впрочем, надо сказать отдельно: ностальгические корни его военно-разрушительной романтики — безусловно, советские — обнажены в повести «У нас была великая эпоха». Однако тогда, в 1989-м — тем более рядом с «мозаикой», изготовленной В. Карповым, — не было столь отчетливо «невзоровского» эффекта, какой чтение этого текста вызывает сегодня: «В книге читатель обнаружит большое количество сапог, портянок, погон, галифе и оружия. Внук и племянник погибших солдат и сын солдата, я воздал должное этим атрибутам мужественности, несмотря на то что они не в чести у сегодняшнего Гражданина». И еще: «Жгучий комплекс неполноценности заставляет современного человека с энтузиазмом реализовывать прошлое, и Великую Эпоху в частности. Ей вменяют в вину обилие крови и трупов. Что ж, одни эпохи напоминают трагедии, другие — оперетты. Мои личные пристрастия я отдаю армии Жукова в битве за Берлин, а не "Шербурским зонтикам". Человека "героического" я активно предпочитаю "пищеваривающему"» («Знамя», № 11).
В 1989-м, видимо, казалось, что «парижанин» Лимонов не может не быть «прогрессивным», — и прогрессивное «Знамя» отказало ему в последующих публикациях не потому, что редакция все-таки внимательно перечитала только что процитированные строки, восхваляющие силу оружия и оружие силы.
За чистотой своих рядов либералы следили, исходя не из литературных текстов, а еще и из текста (знаков) поведения: Лимонов стал печататься в национал-большевистской «Советской России». Как только идеологическое поведение Лимонова стало предосудительным, «Знамя» отказало ему от дома.
Случайных имен, случайных публикаций в «Знамени» практически не было. Идейная выдержанность, нарушенная, пожалуй, одним Лимоновым, отличала «Знамя»-89 от «Нового мира»: в «Новом мире»-89 публиковались Виктор Астафьев и Зуфар Гареев, Василий Белов и Сергей Каледин, Александр Солженицын и Людмила Петрушевская, Виктория Токарева и Федор Абрамов (проза), Юрий Кузнецов и Семен Липкин (поэзия), Андрей Битов и Игорь Шафаревич (публицистика), П. Вайль — А. Генис и Владимир Гусев (критика). Подводя литературные итоги предыдущего года, критика отмечала, что «лидерство по-прежнему держит проза социального, идеологического звучания, но явственны уже и иные голоса, предвещая, надеюсь, торжество принципов плюрализма не только в сфере идей, но и в области художественного многоличия» («Знамя», № 1). Но если проанализировать содержание «Знамени»-89 по прозе, то даже среди молодых — относительно — мы найдем Олега Ермакова (открытие года, две подборки рассказов) и Андрея Дмитриева, поколение постарше тоже представлено сторонниками традиционного письма. При несомненной неравноценности дарований и судеб — отнюдь не модернисты (и не постмодернисты). Да и в поэзии «Знаменской» ни авангарда, ни постмодернизма; за вычетом Иосифа Бродского, Льва Лосева, Евгения Рейна и Алексея Цветкова традиционная поэтика отличает подборки стихов Ю. Кублановского, М. Кудимовой, Вл. Леоновича, Н. Панченко, О. Постниковой, Г. Русакова, Я. Хелемского, Б. Чичибабина.
